Дикий горный тимьян - [23]

— В гардеробной есть диван. Там все заставлено чемоданами с мамиными вещами, которые она надевает, приезжая в Лондон, но диван больше в длину, чем софа в гостиной. Я пойду приготовлю тебе постель.

Виктория оставила Оливера с неизменной сигаретой, стаканом вина и горой грязной посуды. В тесной гардеробной она нашла подушку и шерстяное одеяло. Отодвинув от дивана коробки и уложенные на них стопки вещей, она накрыла его чистой простыней. В комнате было душно и слегка пахло средством против моли (возможно, от маминой шубы?); она распахнула настежь окно, и шторы сразу заколебались от холодного сырого воздуха, который ворвался из царившей за окном темноты.

Из кухни доносились звуки — похоже, Оливер решил либо сложить, либо даже вымыть посуду. Виктория удивилась, ибо он никогда не отличался домовитостью, но все равно, это ее тронуло, и, несмотря на смертельную усталость, она хотела было пойти помочь ему, но потом подумала, что если выйдет к нему, то снова начнется разговор, а стоит только начать, как Оливер опять примется уговаривать ее поехать куда-нибудь с ним и Томасом. И Виктория, решив оставить его наедине с посудой, пошла к себе в спальню. Здесь горела лишь небольшая лампа на тумбочке. На одной стороне двуспальной кровати сладко спал Томас, одна рука откинута в сторону, большой палец другой — во рту. Виктория уже сняла с него одежду, оставив лишь маечку и трусики. Сложенная одежда лежала на стуле, а ботиночки и носочки были на полу под стулом. Она наклонилась и взяла его на руки. Тельце было теплое и мягкое. Она отнесла его в ванную комнату и уговорила еще раз пописать. Он почти не проснулся: голова моталась из стороны в сторону, а палец все время оставался во рту. Она отнесла его обратно в постель, и он, с облегчением вздохнув, снова заснул. Дай Бог, чтобы он не проснулся до утра.

Виктория выпрямилась и прислушалась. Оливеру, очевидно, уже наскучило возиться с посудой, и он вернулся в гостиную, где теперь разговаривал по телефону. Только Оливер мог звонить кому-то в полночь. Виктория разделась, расчесала волосы, надела ночную рубашку и осторожно легла с другой стороны кровати. Том даже не пошевелился. Она лежала на спине, уставясь в потолок, потом закрыла глаза и попробовала уснуть. Но сон не шел. В голове крутились мысли об Оливере, воспоминания о прошлом, и к тому же, она чувствовала какое-то возбуждение: сердце учащенно билось, и это бесило ее, потому что как раз этого она хотела меньше всего. Наконец, отчаявшись дождаться сна, она открыла глаза и протянула руку за книгой, решив, что чтение успокоит ее и поможет заснуть.

В соседней комнате телефонный разговор закончился, и Оливер включил телевизор. Однако большинство каналов уже кончили работать, и, в конце концов, он тоже решил идти спать. Она слышала, как он ходил по комнате, выключая лампы, а затем направился в ванную. Она положила книгу. Шаги Оливера пересекли небольшую площадку и остановились перед дверью в ее спальню. Она слышала, как повернулась ручка, и дверь открылась. В проеме возникла его долговязая фигура, силуэт которой выделялся на фоне ярко освещенного коридора.

— Еще не спишь?

— Нет, — ответила Виктория.

Они говорили тихо, чтобы не разбудить спящего ребенка. Оливер, оставив дверь открытой, подошел к кровати и сел на край.

— Звонил приятелю. Ничего важного.

— Я тебе постелила.

— Знаю, уже видел.

Похоже, уходить он не собирался.

— А что ты собираешься делать завтра? — спросила она. — С Томасом?

Он улыбнулся:

— Я решу это завтра. — Он дотронулся до книги. — Что читаешь?

Это была книга в мягком переплете. Виктория показала ему обложку.

— Это одна из тех книг, которые можно перечитывать вновь и вновь. Примерно раз в год. Я беру ее и как будто снова встречаюсь со старым другом.

Оливер прочитал заглавие вслух:

— «Орлиные годы».

— Читал?

— Может быть.

— Ее написал человек по имени Родди Данбит. В ней рассказывается о жизни маленького мальчика в Шотландии между двумя мировыми войнами. Это автобиографическая книга. Он пишет о себе и своих братьях, которые росли в прекрасном доме под названием Бенхойл.

Оливер положил руку на ее запястье. Ладонь была теплая, пальцы сильные, и ласковое прикосновение было очень нежным.

— Это было где-то в Сазерленде. Вокруг дома высились горы, а рядом плескалось их собственное озеро. У него был сокол, который прилетал и брал пищу прямо из его рта…

Его рука поползла вверх по ее обнаженной руке, слегка надавливая и массируя.

— …и ручная утка, и собака по кличке Берти, которая любила яблоки…

— Я тоже люблю яблоки, — сказал Оливер.

Он взял длинную прядь волос с ее шеи и положил на подушку. Она слышала, как громко бьется ее сердце. Кожа в том месте, где он ее гладил, как будто горела. Она продолжала говорить, отчаянно стараясь звуком своего голоса заглушить эти тревожные отклики плоти.

— …там была поляна у водопада, куда они часто ездили на пикники. И еще ручей, бежавший через пляж, а в горах водилось много оленей. Он пишет, что водопад был сердцем Бенхойла.

Оливер наклонился и поцеловал ее в губы, и поток слов, наконец, прекратился. Она знала, что он все равно ее не слушает. Потом он отбросил покрывавшие ее одеяла и просунул руки ей под спину; его губы оторвались от ее рта и, пройдясь по щеке, приникли к ямке на шее.