Дикие сердцем - [8]
Родители в конце войны купили по дешевке дом в Челси[4]. Дом должен был стать временным убежищем.
— Как только папа разбогатеет, дорогая, мы купим старинный особняк за городом, — часто повторяла мама. — Вокруг дома будут лужайки, клумбы с яркими цветами, фруктовый сад и лес, в котором будет водиться всякое зверье.
Шли годы, мама украшала свой рассказ о воображаемом семейном очаге новыми деталями. Папа никак не становился богаче. Мне было нелегко понять, почему. Отец часто рассказывал о рынке, жаловался на то, что он непредсказуем. Я представляла отца стоящим за красочным прилавком, на котором высятся груды фруктов и овощей, точь-в-точь как на картинках в моих детских книжках. Когда я узнала, что отец торгует скучными бумажками под названием «акции», разочарованию не было предела.
К моему седьмому дню рождения фантастический дом в деревне уже украшали солнечные часы, голубятня, конюшня, искусственное озеро с лодками и фонтан, который, кроме своей основной задачи, еще и обрызгивал ничего не подозревающих гостей. Папа все еще не был богат. В это время он начал отдаляться от нас, а мама стала есть все меньше и меньше. Изменения были незаметны для меня. Я обратила внимание на то, что что-то происходит, лишь после слов дяди Сида. Дядя Сид, мамин брат, жил на берегу моря в Норфолке, в старинном каменном доме, в котором он и мама выросли.
Я обожала дядю Сида. У него были толстые гладкие лоснящиеся щеки и длинные, немного кривые зубы. Он говорил со старомодным аристократическим акцентом, более заметным, чем у мамы. Когда дядя приезжал навестить нас, то привозил рыбу с блестящей, как серебро, чешуей, крохотные коричневые креветки, пучки морских водорослей и причудливые ракушки. Мы ели на ужин рыбу с жареной картошкой в маленькой кухне, которая находилась в полуподвальном этаже. Дядя Сид рассказывал бесконечные истории о море. Море было его всепоглощающей страстью. Дядя не стал моряком только потому, что как единственный мальчик в семье вынужден был взять на себя заботы о ферме. Ферма была небольшой — всего лишь несколько акров заболоченной земли. Дядя разводил овец, держал гусей, коз и корову. Ему никогда не хватало денег. Иногда мне разрешали остаться у него. Мы вставали рано утром, выгоняли овец на пастбище и возились по хозяйству целый день. Вечерами я помогала дяде мастерить безделушки из раковин, которые мы собирали на берегу. Мама хохотала до слез, когда я говорила, что мечтаю провести всю жизнь на ферме. Она говорила:
— Ты не знаешь, каково это — жить без электричества, каково бродить по колено в грязи большую часть года, с сентября по май, каково оставаться в холодном доме с чадящим камином. Подожди немного, ты увидишь мой дом. Мой дом будет самым прекрасным в мире местом.
— Сильвия! — обратился как-то дядя Сид к маме во время одного из наших ужинов, состоящего из рыбы и картошки. Он прервал мамин рассказ о самом прекрасном в мире доме. — Как поживает Чарли (Чарльзом звали моего отца)? Он еще не разбогател, но все же достоин награды за старание? Черт побери, я уже забыл, когда в последний раз видел его!
Тень пробежала по маминому лицу.
— Не называй его Чарли. Ты ведь знаешь, как он ненавидит это имя.
— Ненавидит? Но я ничего не могу с собой поделать. Я называю его так по-дружески. Я ни за что не стану называть мою маленькую Фредди Эльфридой. Что взбрело тебе в голову, почему ты назвала девочку так?
— Я нашла имя, роясь в книжках. Оно показалось мне милым. Эльфрида означает «королева эльфов». Я думала о крошечных феях, которые танцуют на летней поляне среди цветов.
Мама всегда была неисправимо романтичной.
— Вот как! Но ты не ответила на мой вопрос: где мистер Чарльз Сванн — назову его полным именем — проводит дни и ночи? Он слишком много работает для человека, которого ждут дома жена и дочь.
Мама отшутилась в ответ. Она пробормотала что-то о старомодных деревенских повадках дяди Сида. Я не запомнила окончания разговора, но спустя много месяцев поняла, что дядя Сид был прав. Я осознала, что довольно давно отца постоянно не бывало дома.
Когда мама умерла, дядя Сид вручил мне ее свадебную фотографию. Других фотографий у меня не было. На небольшом листе пожелтевшей бумаги стройная девушка с розой в волосах смотрела прямо в объектив и смеялась от счастья. Фотография была черно-белой, но я помнила, что у мамы были рыжие, как и у меня, волосы и зеленые, будто изумруды, глаза. Но больше всего мне врезалось в память, как мама одиноко сидела в кресле у окна в гостиной и разглядывала корабли на реке. Ее глаза были темны от невысказанной тоски.
Через некоторое время после памятного разговора с дядей Сидом я начала находить бутылки, спрятанные в самых неожиданных местах: в комоде, за шторами в гостиной, в книжном шкафу. Очень много бутылок пряталось под маминой кроватью. Бутылки издавали ужасный зловонный запах, очень похожий на запах жидкости, которой папа заправлял зажигалку. Мама спала теперь подолгу. Ее движения стали замедленными и неловкими. Отец несколько раз скандалил с ней. Однажды дядя Сид приехал навестить нас и застал маму спящей в кухне на полу.
