Дикие пчелы на солнечном берегу - [16]

Ромка не мог оторвать взгляда от погони. Он пружинисто напрягся, словно все свои силенки хотел передать лошади, увозящей человека к следующему повороту. До него уже оставалось несколько метров, когда раздалась пулеметная очередь. Она грубо подмяла под себя треск мотоциклов, и эхо от нее двоекратно отстегнулось от леса.

От страха Ромка зажмурил глаза. Когда он их снова открыл, то увидел неприглядную картину человеческих дел. Лошадь, не дотянув до спасительного поворота, резко подала вбок и заплетающимися ногами начала идти поперек большака. Через дорогу ее уже вела смерть и, доведя до противоположного края большака, заставила животное вскрикнуть и рухнуть на землю. Голова лошади пыталась приподняться, чтобы оглядеться и узнать причину, помешавшую ее стремительному бегу.

Человек, сброшенный с передка, не удержал равновесия и полетел на дорогу. Но тут же извернулся, приподнялся, встал на одно колено и начал стаскивать со спины винтовку. И, не меняя позы, стал стрелять.

Ромка не слышал, как звякает затвор, только видел плоское движение руки — это стрелок досылал в ствол очередной патрон. После каждого выстрела над его правым плечом взвивалось легкое облачко-дымок.

Мотоциклы, несшиеся по середине большака, вдруг лошли вразбежку, чтобы не нарваться на пулю. Но такой маневр был чрезвычайно опасен. Один мотоцикл, который слишком рьяно взял к краю большака, сорвался в кювет, трижды перевернулся, разбросав по сторонам седоков. Водитель другого мотоцикла, очевидно, убитый за рулем, склонился туловищем в сторону коляски, и его, точно, тряпочную куклу, начало выбрасывать из седла.

Когда раздался пятый выстрел, человек с башлыком поднялся с колена и побежал в придорожные кусты. Однако его настигла пуля: вытянув вперед руку с винтовкой, он упал лицом на большак. Передний мотоциклист обогнул убитого человека, но не остановился — несколько метров проехал вперед и, резко развернувшись, поставил машину поперек дороги.

К убитому подошли два немца, и один из них ударил ногой по лежащему человеку, а затем той же ногой, словно бревно, перевернул его лицом к небу.

Ромка не слышал голосов, только стук своего сердца и хор вновь оживших кузнечиков. В березняке закричал удод, видно, давая кому-то знать, что тревога отменяется. Птицы и насекомые, потревоженные выстрелами и притаившиеся на время в траве и в купах деревьев, снова ожили, словно радуясь летнему дню. И лишь один Ромка не поддался обману солнечно-зеленой тишины. Он видел ярко освещенный солнцем большак и зловещие фигуры людей, волокущих за ноги человека в дождевике.

Убитого бросили в коляску, и вскоре раздался треск моторов, и трехколески направились в обратную сторону. Но немного проехав, мотоциклы притормозили и стали ждать, пока трое солдат пошли узнавать о судьбе товарищей и машин, сорвавшихся в кювет.

Когда мотоциклы вновь взревели и пошли в тряске по булыжнику, Ромка перекрестился и стал беззвучно просить боженьку, чтобы люди на дороге больше не останавливались и, как можно быстрее, проехали мимо. Он нарочно стал смотреть в другую сторону, надеясь таким способом обмануть время. И на слух ему стало казаться, что моторы ревут так, как будто собрались в дальнюю, безостановочную дорогу, и Волчонок, уже уверовавший в это, решился зырнуть на большак, как вдруг гул моторов с высоких нот перескочил на низкие и тут же замер.

Мальчуган не хотел верить своим глазам: немцы остановились как раз напротив дорожки, ведущей на хутор. И услышал речь — гортанную, грубую, знакомую и как будто понятную. Во всяком случае, он понял ее зловещую интонацию. Ох, как много было в ней колеблющих душу звуков! Ромка аж присел, спрятавшись в высоких кустиках полыни.

Четверо вооруженных людей стали бегом подниматься на завор. Они бежали врассыпную, но не по дорожке, а рядом, по склону, как несколько минут назад мчались на мотоциклах по большаку. И эта похожесть движений машин и людей больше всего пугала Волчонка.

Глаза бегущих были обращены наверх, взгляды внимательны и жестки, готовые к нападению и любой другой неожиданности. У того, кто был к Ромке ближе, тяжелый, загребастый шаг, острый, отходящий от лица торчком нос. Бросилась также в глаза Волчонку синяя дорожка, бегущая от левого уха к плотно стиснутым тонким губам.

Ромка, согнувшись в три погибели, обжигаясь голыми ногами о кустики крапивы, припустился вдоль пуньки. С губы потекла светлая струйка. Все его тело, несмотря на зной, покрылось холодными пупырышками, точно такими же, какие были у него во время сильной простуды.

Где-то на полдороге он остановился, панически поискал глазами лаз в пуньку. И понял, что пробежал его, а потому вернулся и лег на живот: юрко, по-ящеричьи вполз в отверстие. Протиснувшись вперед, в пахучее, колкое сено, он затаился, умерил дыхание…

Отдаленно и глухо слышался топот и крики людей. Скрипнула дверь пуни, и в нее влетел чуждый окрик, а за ним — пули, шерохнувшие сено. Одна из них проныла над самой ромкиной макушкой и впилась в стену.

Когда близкий, затяжной треск автомата умолк, раздалась вторая очередь, отдаленнее первой. И после звенящей паузы еще одна, совсем короткая, в 3-4 патрона.