Дикие мальчики - [49]

Проснулись мы на закате. Мы были покрыты сухой коростой из говна, соды и зеленой слизи, словно умащенные для какой-то церемонии или жертвоприношения. На кухне мы нашли мыло и смыли коросту, чувствуя себя линяющими змеями. Мы пообедали луковым супом, холодным крабовым мясом и персиками в коньяке. Мальчик отказался спать в доме, сказав лишь, что это «очень плохое место». Поэтому мы притащили матрас в гараж и спали там с карабинами наготове, положив под руку тупорылые револьверы. Если надеешься успеть добраться до пушки, никогда не держи ее под подушкой. Держи ее под рукой у паха, тогда сможешь стрелять прямо сквозь одеяло.

На рассвете мы отправились в путь через разоренные предместья, не подававшие признаков жизни, день выдался безветренный, сам воздух казался мертвым. Время от времени мальчишка останавливался и принюхивался по-собачьи.

– Сюда, ми-и-истер.

Мы свернули на длинную улицу, заваленную пальмовыми листьями. Внезапно в воздух поднялись тысячи дроздов, сотни их поселились в разоренных садах и на крышах пустых домов, плескались в птичьих купальнях с дождевой водой. Мимо нас промчался мальчишка на красном велосипеде. Он сделал широкий разворот и остановился на тротуаре рядом с нами. Одет он был лишь в красные плавки, ремень и мягкие черные ботинки, тело у него было цвета терракотовой глины, юношески чистая кожа туго обтягивала скулы, глубоко посаженные глаза казались чернее ночи, и черные волосы прилегали к голове как шлем. На ремне у него висел восемнадцатидюймовый охотничий нож с кастетом на рукояти. Он не произнес ни слова приветствия. Он застыл, спустив одну ногу на тротуар и глядя на Фишку. Его оттопыренные уши слегка подрагивали, а глаза блестели. Он облизнул губы и произнес одно слово на неизвестном мне языке. Фишка буднично кивнул и повернулся ко мне.

– Он сильно завестись. Ехал три дня. Сейчас трахаться, говорить потом.

Красный мальчик прислонил велосипед к тротуару. Снял ремень и нож и положил на скамейку. Сел на скамейку и стянул плавки, не снимая ботинок. Вывалился его член, твердый и выделяющий смазку. Мальчишка встал. Под худыми красными ребрами равномерно билось его сердце. Фишка сорвал плавки, у него тоже встал. Он перешагнул через плавки и бросил парню баночку с вазелином, которую достал из своего ящика для чистки обуви. Мальчишка поймал ее и смазал вазелином член, пульсирующий в такт с ударами сердца. Фишка шагнул к нему, а мальчишка схватил его за ляжки и развернул. Фишка раздвинул руками ягодицы, наклоняясь вперед, и красный пенис толчками вошел в него. Тело мальчишки, обеими руками державшего Фишку за ляжки, ходило ходуном. Его уши вибрировали, губы раздвинулись, открывая длинные желтые зубы, гладкие и твердые, как старая слоновая кость. Его глубоко посаженные черные глаза загорелись красным огнем, а волосы на голове встали дыбом. Тело Фишки выгнулось, извергая струи жемчужных капель в спертый солнечный свет. Несколько секунд оба содрогались, потом мальчишка оттолкнул Фишку, словно сбросил одежду. Они пошли через лужайку к бассейну, обмылись, вернулись и надели плавки.

– Это Джимми Проныра. Он курьер спецдоставки.

Они обменялись несколькими фразами на языке, представлявшем собой транслитерацию пиктографического языка, известного всем диким мальчикам в этих краях.

– Он говорит, впереди барьер времени. Очень плохо.

Из корзинки, закрепленной на руле велосипеда, Проныра достал плоскую коробочку и протянул ее Фишке.

– Он дает нам киногранаты.

Открыв коробочку, Фишка показал мне шесть маленьких черных цилиндров. Проныра оседлал свой велосипед, покатил по улице и исчез в сполохах цветущего гибискуса. Мы двинулись дальше на север через предместья. Дома становились все меньше и неказистее. Угроза и зло туманом нависли над пустыми улицами, в воздухе появился холодок. Мы завернули за угол, и от резкого ветра Фишка покрылся гусиной кожей. Он беспокойно принюхался.

– Мы подходим к плохому месту, Джонни. Нужна одежда.

– Давай поищем, вдруг здесь найдется что-нибудь.

За пустырем стоял просторный дом, какие строили на ранчо, этот явно возвели до того, как предместье пришло в упадок. Через дыру в изгороди мы пробрались во двор, миновали развороченную площадку для барбекю. Боковая дверь была открыта. Мы очутились в помещении, служившем кабинетом. В ящике письменного стола Фишка нашел тупорылый револьвер тридцать восьмого калибра и коробку с патронами.

– Ух ты! – заорал он и сунул находку в ящик для чистки обуви.

Мы пронеслись по дому словно смерч: Фишка вытаскивал из шкафов костюмы и спортивные пиджаки, прикладывал их к себе перед зеркалом, открывал выдвижные ящики, хватал, что нравилось, а остальное вываливал на пол. Его глаза сияли, а возбуждение росло, пока мы бегали из комнаты в комнату, бросая одежду, которая могла бы нам подойти, на кровати, стулья и диваны. Я ощутил в паху напряжение, как перед поллюцией, будто во сне собираю вещи, и до отплытия всего несколько минут, и ящиков с одеждой, которую надо упаковать, все больше и больше, а пароход уже гудит в гавани. Когда мы переступили порог маленькой гостиной, я погладил белые гладкие ягодицы Фишки, который шел впереди, и он обернулся ко мне, скребя у себя в паху.