Дикие - [26]

— Как ты смеешь обсуждать меня с доктором Манхеймом!

— Я опасалась, что ты начнешь походить на папину тетю Эллу.

— Мам, она же старуха. А мне всего тридцать три, — Пэтти стряхнула молоко со своего зеленого шерстяного рукава. — Моя проблема просто в том, что мой ребенок — инвалид, это, естественно, постоянно угнетает меня, и мне поэтому нужно небольшое словесное утешение.

В голосе матери послышались нотки усталости.

— Дорогая, посочувствовать нетрудно, но ты же знаешь, что утешение не приносит реальной пользы. Стефен нормален настолько, чтобы водить тебя за нос.

— Как ты можешь говорить так о ребенке, который обречен провести всю свою жизнь в инвалидной коляске?

— Где Стефен ни проведет ее, он не идиот. Вспомни, какой высокий у него коэффициент умственного развития. Когда он в гневе начинает бросаться, он точно знает, что делает. А остальное время он сидит в этой коляске и целый день смотрит телевизор и использует силу, которую он развил, для того, чтобы бросать все, что можно ухватить руками. Он вымещает свой гнев на тебе, потому что никто другой не мирится с его выходками и криками. Дорогая, Стефен точно знает, как тобой манипулировать, а поскольку ты чувствуешь свою вину, ты позволяешь ему делать все, что он хочет. Если бы он общался с другими детьми-инвалидами, то не смог бы давать волю своей злости и жалости к самому себе.

— Стефен не любит общаться с другими детьми. Ты же знаешь, что случилось, когда мы попробовали групповую физиотерапию.

— Пэтти, ты делаешь из него и эмоционального калеку. Он должен учиться рассчитывать, где можно, на себя, иначе он всегда будет плохим ребенком.

— Нет, не будет.

— Нет, будет. Он вырастет иждивенцем, озлобленным и мстительным. Прости, что я говорю это, но твой ребенок не видит в своей жизни ни цели, ни смысла. Ему просто жалко себя, поэтому он или злорадствует, или играет на сочувствии.

Пэтти опять зарыдала.

— Пэтти, хочешь, я оплачу тебе визит к врачу?

— Нет!

— Дорогая, я говорю это только потому, что я — твоя мать. Мне не нравится, что у тебя не остается времени на собственную жизнь. Ты вряд ли куда-нибудь выходишь. Ты приносишь себя в бессмысленную жертву и несправедлива ни к себе, ни к Чарли, ни к Стефену.

— Я сама это выбрала для себя.

— Что бы делал Стефен, если бы что-нибудь случилось с тобой и Чарли? Я хочу сказать, что никто никогда не предполагает, что попадет в автокатастрофу… Я знаю, дорогая, что ты получила страховку, но я думаю сейчас о его душевных потребностях. Он должен учиться ладить с самим собой. — Ее мать вновь вздохнула. — Ты всегда была упрямой, я имею в виду, зацикленной… Это — сверхупрямство.

Пэтти услышала за спиной грохот разбившегося фарфора и торопливо сказала:

— Мама, мне нужно идти. Я позвоню тебе завтра в то же время, чтобы узнать, как сыграл ваш «Сильвер-Сити».

Пока она неслась в комнату Стефена, раздался пронзительный крик. Эта комната была когда-то их гостиной, но сейчас она была переделана в детскую, и в ней стояла специальная кровать Стефена.

В луже воды посреди ярко-желтого линолеума стояла их экономка Джуди; вокруг нее валялись лиловые и белые хризантемы.

Сидевший в коляске Стефен вопил:

— Она ударила меня! Джуди ударила меня! Пэтти знала прекрасно, что, как всегда, это была неправда. Джуди была единственным человеком, который мог обращаться со Стефеном с момента его рождения. Она родилась в районе Хилл, в черном гетто, поэтому знала, что такое быть озлобленным на весь мир. Но она не позволяла Стефену манипулировать собой. Она была с ним твердой, даже когда рядом были его родители. Она не обращала внимания на все его крики типа: «Вот я умру, и тогда ты пожалеешь!»

— Не беспокойтесь, миссис Сильвер. — Джуди вытерла со лба кровь. — У него сегодня вечером просто плохое настроение, вот и все.

Пэтти бросилась к аптечке первой помощи под вопли:

«Я не просил, чтобы вы меня родили».

Обработав лоб Джуди, Пэтти вызвала по телефону такси, чтобы отвезти ее в госпиталь. Порез был не опасный но Пэтти не хотела рисковать. Затем она набрала номер бюро сиделок, чтобы заказать няню на этот вечер до прихода ночной медсестры. Это бюро имело список сиделок, которые знали Стефена, и которые получали двойную оплату за дневную работу, и тройную — до вечера.

С того момента, как Пэтти попрощалась со своей матерью по телефону и до того, как послышался звук подъезжающего «мерседеса» Чарли, Стефен не переставал кричать.

Когда Чарли вошел в комнату, на него смотрели заплаканные большие голубые глаза, и его сын тихо сказал:

— Мама страдает.

Чарли взглянул на Пэтти, которая сжалась, с побледневшим лицом, в кресле-качалке; он заметил на ее костюме темные пятна.

— Плохо было сегодня, да? — Чарли поставил свой саквояж на пол, сел на подлокотник кресла и поцеловал ее в макушку. Пэтти уткнулась лицом в его рукав. Чарли поцеловал ее волосы еще раз и прошептал:

— Три коротких слова. Пэтти уткнулась еще сильнее.

— Мы опоздаем.

Чарли покачал головой, и его глаза сказали: «Я тебя люблю».

Стефен заметил это и выглядел насупившимся. Как бы извиняясь, Пэтти сказала:

— Но нам придется опоздать. Медсестра не сможет прийти сюда за час.