Дикая яблоня - [39]

— Мама не может. Она болеет, — сказал мальчик.

— Возьми у него, что тебе, жалко? — вступился один из парней.

— Не жалко. Закон не велит… Да ладно, на этот раз, так и быть, приму. Но больше с бутылками не появляйся, на порог не пущу! — сказала продавщица и, взяв бутылки, наделила мальчика горстью конфет, даже не взвешивая.

— А у нас все пустые бутылки закончились, — весело ответил мальчик и выбежал вместе с друзьями за дверь.

— Какой славный мальчик! Чей он? — спросила Ултуган, умиляясь.

— Да это же сын Майдана, — рассеянно сказала продавщица и, спохватившись, испуганно закрыла рот.

Ултуган словно ударили по лицу. Щеки ее полыхнули огнем, сердце сжалось. Не зная, что сказать, она выскочила на улицу и остановилась, переводя дух.

А рядом, у крыльца, еще стояли мальчишки и делили конфеты. Ултуган окинула их взглядом. Который из них сын Майдана? Ах, вот же он! Он и делит добычу.

— Мальчик! А мальчик! Как тебя зовут? — спросила Ултуган, волнуясь.

— Сайлан! — ответил тот, не отвлекаясь от своего занятия.

— Мама твоя и вправду больна?

— Конечно, правда. Сегодня врач приходил. Говорит, у нее сердце больное.

Мальчишки, закончив дележ, помчались по улице. И Сайлан впереди всех. А Ултуган так и застыла на месте. От еще недавней радости, ощущения легкости, которое только что будто бы несло ее над землей, не осталось и следа. Ее сменила тяжесть, легла на плечи, подмяла под себя. «Нет, нет, тут что-то не то. Не может все оказаться так плохо, так вдруг! Сайлану хотелось разжалобить продавщицу, а мне он открыться не посмел. Видел меня в магазине», — решила Ултуган и, не сдаваясь, повернула к дому Майдана. Она должна немедля увидеть саму Сандибалу. Убедиться, что мальчик сказал неправду.

Этот дом Майдан построил года четыре тому назад, когда работал бригадиром. Дом был просторным, на четыре комнаты, и с широкой верандой. На веранде стояла девочка лет десяти, с растрепанными косичками, и, согнувшись над тазом, стирала белье. Ултуган догадалась, что это старшая дочь Майдана. «Нос и рот Сандибалы, а глаза моего Майдана», — ревниво отметила Ултуган. Девочка отжала детскую рубашку и положила на перила веранды.

— Девочка, мама твоя дома? — спросила Ултуган, стараясь казаться поласковей.

Девочка обернулась, и лицо ее стало холодным, глаза, глаза Майдана, колючими. «Она уже большая, видно, все знает», — подумала Ултуган, и ей почему-то стало перед девочкой неловко, точно она в самом деле была виновата.

— Мама спит. Будить ее нельзя, она болеет, — враждебно ответила девочка.

Ултуган замялась, окинула взглядом веранду. В открытую дверь виднелась часть комнаты. И веранда и комната были запущены. Повсюду лежала пыль, валялась разбросанная детская одежда, на столе стояла гора немытой посуды. Пол украшали серые полосы. Девочка мыла его, да, видно, не хватило силенок.

Тяжело было Ултуган смотреть на дом, в котором, почувствовав болезнь хозяйки, поселились запустение и разор. Сердце ее заныло от жалости.

А девочка, точно забыв про незваную гостью, снова занялась стиркой. Ултуган ждала, сама не зная чего.

С улицы донесся детский плач. Девочка пробежала мимо Ултуган, вытирая о фартук мокрые руки, и вскоре послышался ее сердитый голос. Старшая дочь Майдана выговаривала кому-то:

— А ты что смотришь? Я же сказала тебе: поиграй с ним, чтобы он не плакал.

Ултуган спустилась с веранды и увидела еще одну девочку, помладше первой, катавшую тележку, в которой сидел двухлетний малыш. Ултуган повернулась и зашагала к себе домой. Она шла быстро, почти бегом, даже задохнулась от спешки, но, не останавливаясь, дернула дверь и влетела в прихожую.

— Майдан… Майдан… Сейчас же оденься и ступай! — крикнула Ултуган, тяжело дыша.

— Что случилось? — спросил Майдан, выходя из передней комнаты. Он был в брюках и майке.

— Я тебе говорю… одевайся!

Майдан пожал плечами, ничего не понимая, и пошел в комнату за рубашкой. Ултуган прислонилась к стене.

— Да что случилось? На тебе нет лица, — спросил из комнаты Майдан.

— Сходи к себе домой.

— А что я там не видел? — Майдан вышел в рубашке, глаза его от удивления стали круглыми.

— Сходи и посмотри. Майдан, дорогой, ради меня иди, посмотри. Я никуда не денусь. Я буду здесь. Майдан, сделай, как я прошу. Потом ты вернешься.

Майдан что-то хотел сказать, потом долго молчал, опустив голову. Но Ултуган не унималась, и он, поняв, что она не отступится от своего, сдался, угрюмо сказал:

— Ладно, я пойду. Но знай: завтра я все равно вернусь в твой дом. Теперь я не смогу жить без тебя.

— Спасибо, Майдан… Только поцелуй меня… И ступай, мой родной…

Она видела в окно, как Майдан, ссутулившись, вышел из дома и побрел по улице, долговязый и нескладный, но такой дорогой.

На другой день он, как и обещал, отправился к Ултуган, по дороге решил завернуть в контору, поговорить с председателем колхоза. В конторе было людно. Колхозники толпились в коридоре и горячо обсуждали какое-то событие. Увидев его, Майдана, они было умолкли, но тут же к нему протолкался возбужденный Сагынбай.

— Майдан, она уехала. Насовсем. Куда — никто не знает…

Майдан, не дослушав, не веря своим ушам, побежал к дому Ултуган. Но дом ее и вправду стоял заброшенный, с распахнутой дверью, с окнами, открытыми настежь.