Дикая кровь - [127]

Стон и плач стоял на кочевой таежной тропе, по которой Абалак уводил подавленных неудачей тубинцев. Киргизские воины древками копий подталкивали в спины женщин и детей, хлестали мужчин плетьми.

Иренеку вдруг вспомнились уходившие за Саяны монголы. Они вот так же скопом уводили с собой скот и полонянников. И не жалкое сострадание к несчастным шевельнулось в суровой душе Иренека, а тайная радость, что киргизы столь же жестокосердны и воинственны, как цирики Алтын-хана. Для задуманных начальным князем больших походов нужны были настоящие мужчины.

17

Июньское солнце разлилось по узким улицам, по дворам, по самым глухим и потаенным местам города. Куда ни сунься — печет нещадно, как на угольях. Одно спасение в реке, и с утра по пыльным взвозам потянулись к Енисею цепочки служилых и посадских людей, ватажки ребятишек пешком и вершни.

К полудню совсем обезлюдели улицы. На солнечной стороне позакрывались тяжелые ставни. Стрелец у приказной избы с трудом приоткрыл сонные глаза, когда перед ним осадили заморенных, храпевших коней три чужака в голубых длиннополых кафтанах.

— Воеводу Герасима Петровича! — бойко выкликнул один из казаков, поглаживая по бугристой, литой шее карего, лоснящегося от пота бегуна.

— Кто есть таков? — нехотя отозвался стрелец.

— Сын боярский Матвейко из Томска.

— Сыщик?

— Не тебе про то ведать.

— А кому ж? — без обиды вопросил стрелец.

— Пусти к воеводе, — строго сказал Матвейко.

— То не велено. Спит воевода Герасим.

Не вступая в спор, приезжий повернул коня к воротам Малого острога, на выезд, сопровождавшие его казаки тронулись за ним.

А немного погодя, выйдя из спаленки на галерею своих хором и случайно услышав от стрельца о томичах, Герасим Никитин сердцем почуял, что дело тут недоброе, что просто так не поехали бы в дальнюю даль те голубые кафтаны. И не мешкая, послал за городничим, чтоб тот разыскал томичей, оказал им надлежащий почет и ласку и позвал в приказную избу.

Привычный ко всяким розыскам, городничий стремглав кинулся по городу, пробежал насквозь одну улицу, другую — никого из гостей не встретил, догадался сойти к Енисею. И еще сверху, от острожной стены, увидел: расседланные кони приезжих по брюхо стоят в воде, а сами томичи — в пестром людском кольце. И похоже, что красноярских смущают, потому как люди уже кулаками машут, грозят острогу. Эх, и достанется кому-то от воеводы, уж кто-кто, а Герасим Петрович не простит своевольства и шатости.

— Бес он и всяческий мучитель! — донеслось от реки.

Насмерть испугался городничий, услышав такие непотребные речи, хотел было что есть мочи дать деру назад, да, слава богу, разобрался, что крыли казаки не столько самого воеводу, сколько подьячего Ваську, и тогда городничий смело зашагал к реке, где толпа полнилась, разбухала, как сухарь в молоке. Прямо голышом перли сюда вылезшие из воды казаки и казачата.

— Злодей он, Васька! — повизгивал Степанко Коловский, принявший после тюремной отсидки сторону Родиона.

Самого Родиона на этот случай в городе не оказалось. С утра он уехал далеко в степь, под самые сосновые боры, приискивать добрые покосы для себя и лошадных казаков своей сотни. Но уже кто-то с места в карьер поскакал за ним, хотя сыскать атамана в овражках да перелесках все равно, что найти иголку в стоге сена.

От накаленного желтого песка и гальки жара еще нестерпимее. Босые так и приплясывали, беспрестанно суча ногами. А Матвейко сдувал падавший на лоб смоляной чуб и слушал всех молча, поводя по толпе колючими глазами.

Одни черкасы не хороводились и не жаловались приезжим на Ваську. Они кучкой стояли у самой кромки воды в лихо сдвинутых на затылок запорожских папахах и выжидательно поглядывали исподлобья на Матвея и на красноярцев. Черкасы жили в остроге смирно, они и тем были много довольны, что царь выслал их на Красный Яр, а мог бы и подалее, на самый что ни на есть край земли.

— Воеводам он говорил напраслину! — кричал Артюшко Шелунин, размахивая сорванным с головы помятым колпаком.

— У-у-у! — гудела толпа.

Увидели идущего по взвозу городничего и разом языки прикусили. Стало слышно, как у того под ногами певуче хрустел песок. Голубые кафтаны стояли подбоченясь, глядели на городничего и тоже молчали. Но не страх перед воеводою, не запоздалое раскаяние, а смелый вызов и сама дерзость были на насмешливом лице Матвейки. И городничий подумал, что Ваське придется невпродых и еще неведомо то, защитит ли его воевода от страшного царского гнева.

— Милостивый отец-воевода кланяться вам велел и сказать, что ждет он гостей к себе в приказную избу.

— Без промедления будем, — важно проговорил Матвейко и дунул себе на чуб.

Он повел коня в поводу, а за ним, обгоняя друг дружку и нещадно толкаясь, устремились горожане. Как пущенный с горы ком обрастает снегом, так умножалась вскоре и толпа, и когда она оказалась на пыльном торгу, к ней присоединились неизвестно откуда взявшиеся ватажки и одиночки. И опять многоголосый и непрерывный гул повис в воздухе.

Матвейко, голубея длиннополым кафтаном, независимо, по-царски прошел с конем в Спасские ворота, отдал повод услужливому городничему и легкой, приплясывающей походкой устремился к Герасиму, степенно восседавшему на крыльце. Но едва гость шагнул на резное крыльцо, воевода, выставив вперед пятерню, остановил его: