Дикарем в Африку! - [7]

Когда-то по этим лесам ползали миллионы звездчатых черепах, самых красивых в мире. Сейчас их осталось очень мало: всех повывозили в Европу и Штаты. Таможня ежегодно конфискует сотни черепашат — притом, что на всем острове их осталось от силы тысяч десять. Для разведения черепах созданы питомники, но их слишком мало.

Самый маленький найденный мной черепашонок размером с грецкий орех.

Выйдя из леса, я как-то случайно ловлю попутную вахтовку. Впоследствии выясняется, что это единственная машина на север за неделю.

Дорога очень плохая. Сезон дождей только что кончился, везде промоины и лужи жидкой грязи. В крытом кузове нас человек сорок. Периодически приходится вылезать: толкать машину, переходить пешком реки или помогать менять колесо. Деревни исчезают, вокруг лишь сухая трава да полоски деревьев вдоль рек. На востоке встают из дымки склоны Высоких Плато, на западе теоретически океан, но до него довольно далеко. Отсутствие населения сказывается: кругом полно птиц. Самые шумные — большие черные попугаи. До вечера проходим километров сорок. Ночуем прямо в степи, немного не дотянув до поселка.

Наутро проезжаем еще немного, потом машина сворачивает к какому-то прибрежному городку, а я шагаю дальше. Удается поймать другую вахтовку, потом трактор, потом упряжку волов. Добираюсь волостопом до маленького, тихого городка. Единственным источником электричества тут служит двигатель развалившейся от старости «четверочки». Его используют для зарядки сотовых телефонов, а в случае прихода вахтовки ночью — для освещения вывески отеля (он же магазин, он же ресторан, он же дом культуры).

Цены в этих местах уже совсем смешные. Новые деньги сюда почти не проникли, но кто-то пустил слух, что старые скоро отменят. За десять центов в новых ариари можно наесться, как удав.

Наутро выясняется, что дальше дорога еще не просохла. Хозяин отеля показывает, по какой колее идти. Там, в семидесяти километрах, есть поселок Амик, из которого иногда бывает taxi-especial в сторону следующего города. Что такое спец-такси, я не спрашиваю. На прощание он дарит мне упаковку лариама, который тут стоит доллар (в других странах — до сорока). В прибрежных районах острова малярией заражена примерно треть населения. Это гораздо меньше, чем кое-где в Африке, к тому же сейчас сухой сезон, но на всякий случай я решаю попринимать профилактическую дозу — это всего лишь раз в неделю.

Весь следующий день шагаю по зарастающей колее, распугивая огромных, неестественно ярких психоделических кузнечиков и крошечных попугайчиков-неразлучников. Там, где колея спускается в речные долинки, между деревьями натянуты золотистые сети нефил, пауков размером с соленый огурец. В более сухих местах вместо деревьев растут сотни высоченных красных термитников. При определенном везении можно найти ночную бабочку-комету. Каждое крыло у нее с ладонь, а на задних еще и полуметровые хвосты.

Раз в два-три часа попадаются деревни, но поселяне, заметив меня, с воплями убегают. Они никогда не видели белого человека и думают, что я — привидение. По-французски тут никто не говорит. Глушь редкостная. Когда позже я рассказывал об этих местах жителям других частей острова, мне не верили.

Христианство сюда не добралось. Многие ходят голыми. На Мадагаскаре вообще спокойно относятся к наготе: на окраинах поселков нередко можно увидеть людей любого пола и возраста, купающихся нагишом. Но здесь и у мужчин, и у женщин ровный загар: они никогда не носят одежду.

К обеду становится жарко. Рюкзак у меня довольно тяжелый, килограммов десять, плюс еще сумка с камерами. Я купаюсь в каждой встреченной речке, но все равно приходится довольно часто отдыхать в тенечке. Потом перехожу большую реку, по шею глубиной, и оказываюсь в местах чуть менее диких. Тут все ходят одетые, у повозок колеса не деревянные, а мотоциклетные, при виде меня не убегают, а дети кричат «бонжур!»

В очередной деревне есть некое подобие магазина. По громкому писку догадываюсь, что под крышей там колония летучих мышей, и прошу разрешения посмотреть.

— Вы по-английски говорите? — спрашивает хозяин. — Подождите минуточку.

Он кричит что-то в темную глубину дома, оттуда выходит девушка и спрашивает:

— You speak English?

Тут я забываю про пыльную дорогу впереди, про рюкзак за намятыми плечами, и даже про летучих мышей, чего со мной вообще никогда не случается. Меня еле-еле хватает на то, чтобы спросить:

— Как тебя зовут?

— Мари.

— Это христианское имя. А мальгашское?

— Миранатирантаринала.

— Откуда ты знаешь английский?

— В соседней деревне жил миссионер из Америки, он меня научил. Читать и писать тоже. Хочешь есть?

— А можно?

Оказывается, это не только магазин, но еще и ресторан. Я с утра ничего не ел, кроме пачки печенья, но мне не до ужина. Мы сидим и улыбаемся друг другу. Мари все-таки не хватает слов, мне приходится рисовать картинки на обороте карты, но смысл беседы нас как-то не очень волнует, пока я не обращаю внимание, что она называет владельца дома «господин».

— А ты разве не его дочь?

— Нет, — она смеется. — Мои родители меня ему отдали, когда я была маленькая. Давно.