Дика - [3]

Илита улыбнулась уголками губ. В сущности, эта улыбка больше походила на горькую усмешку. Да, она хорошо знала законы адата, касающиеся женщин. Если умирал жених, уплативший калым роду невесты, она должна была стать женой брата умершего; не было у погибшего братьев — права жениха обретал ближайший родственник. Сложившийся веками обычай имел раньше свой смысл: родители невесты могли не возвращать калым, полученный от жениха как выкуп за девушку.

А калым не был грошовым, Илита и это знала по рассказам людей старшего поколения. Для незнатных родов он исчислялся стоимостью двадцати, а иногда и сорока коров. Брали калым и пахотными, и сенокосными угодьями, что при тогдашнем земельном голоде на Северном Кавказе было особенно распространено; брали калым и деньгами, и верховыми породистыми лошадьми, и отарами овец; не брезговали порой и козами, медными котлами для приготовления пищи и даже посудой. И, в случае несчастья с женихом, родители девушки были готовы пойти на все, лишь бы не возвращать полученный калым. Любит или не любит молодая жена своего нового, как говорится, неожиданного супруга, значения не имело.

Старики, знакомые Илиты, частенько рассказывали страшные истории, связанные со старинным адатом. Сколько раз случалось прежде, что девушек насильно выдавали за нелюбимых. А сколько девушек шло на смерть, чтобы только не изменить своей первой любви.

Илита горько усмехнулась.

— Обычаи дедов и отцов… — начала она. — Но ни сам Харитон, ни его родственники Дауровым калыма не платили. Ни единой копейки, ни зернышка. Разве не так? — Она взглянула на дядюшку Дзабо.

— Пусть так, — неохотно согласился старик.

— И вообще пора даже тем, кто шагнул из прошлого века в этот и носит седую бороду, им тоже пора понять, что женщина не корова и не коза, которые продаются и покупаются…

— Хм, — неопределенно кашлянул Дзабо.

— И коли так, — продолжала Илита, — ни к чему вспоминать о старых обычаях. — Она наклонилась к старику. Ей хотелось смягчить резкость своих слов. — Я понимаю, не все старые обычаи плохи. Есть ведь и хорошие. Но этот, — Илита окинула быстрым взглядом Саламова, — мне не по душе… Да и какой женщине он сегодня может нравиться?

Дзабо долго не отвечал, только коричневые узловатые руки его нервно блуждали по столу, роняя на землю лепестки яблоневого цвета. Илита поднялась и с мягким укором смотрела на старика. Она понимала его чувства. Ясно, Дзабо любит ее, как родную дочь, хочет, чтобы она тоже получила свою долю женского счастья, чтобы в этом детском саду, которым она заведует, вместе с другими ребятишками играли бы и ее дети. Вот о чем думал Дзабо, выступая в роли свата. Но при чем здесь адаты предков? Если б она снова полюбила — тогда другое дело, тогда бы Илита не придиралась к словам дядюшки Дзабо…

— Пусть так, — повторил Дзабо, не глядя на Илиту. — Мы, Дауровы, не брали за тебя калым, это верно. Но ведь мы отдавали тебя Саламову! Харитону Саламову! Каждый народ должен жить по своей совести, — он поднял вверх большой палец, — и по своим обычаям… У нас, горцев, есть и такой обычай: дал человеку слово — сдержи его! Пусть будет тебе сто раз трудно — сдержи! Иначе ты замараешь честь своего рода. И потом, сестра… ведь Саламов любит тебя, он будет холить и беречь тебя, он будет тебе хорошим мужем… Мы, старики, скоро в землю ляжем. Кто, если не муж, станет тебе защитой в беде, в несчастье?

Илита не разомкнула губ и сейчас. Лишь щеки ее покраснели и вновь сошлись к переносице тонкие черные брови.

— Твой Харитон погиб за Родину — честь ему, слава и вечная наша благодарная память! — продолжал старик. — Но твои слезы, твоя тоска уже не воскресят его. Будь же благоразумна! Человек, которого я привел сюда, любит тебя, любит давно…

— Это правда, — торопливо закивал Саламов, с надеждой глядя на Илиту. — Прости меня за откровенность, но… я любил тебя еще до того, как ты стала невестой Харитона. Если бы не Харитон, ничто бы меня не удержало. Я выкрал бы тебя из родительского дома! Поднял бы сто всадников, сто джигитов, и мы бы похитили тебя, — пусть бы потом мне грозила тюрьма или смерть. Ты же знаешь, Илита, как мы, горцы, умели похищать девушек, коли они показывали свою гордость и не желали добром выходить замуж. А любовь приходила потом… Джигиты…

— Джигиты? — перебила его Илита, вставая. — Не слышала я, что ты такой отважный джигит, Саламов! Не верится мне, что это так. Харитон был отважен, и, когда нужно было, он встретил врага грудью… А ты? Говорят, когда осенью сорок второго ты услышал у Эльхо́товских ворот вой немецких снарядов, твоя отвага козлом в горы поскакала и ты вслед за ней. Она за Крестовый перевал, ты — за ней! Или врут люди?

Лицо Саламова налилось кровью; он судорожно провел ладонью по лбу, утирая пот, и опустил взгляд в землю.

— На войне всякое случалось, — глухо произнес Саламов. — Тебе ли не знать этого? Ты сама была на фронте. Как же ты можешь упрекать меня, если порой перед фашистами отступали целые армии? Ты несправедлива, Илита.

— Несправедлива? — вспыхнула Илита. — Но кто первый завел речь об адате, кто первый вспомнил о так называемой доблести джигитов, похищавших беззащитных девушек? Не я, а вы! — Она в упор посмотрела на дядюшку Дзабо и Саламова. — И как похищали: десяток здоровенных молодцов — на одну девчонку! Мне обидно вспоминать об этом. Но есть прошлое, которое я не забуду! Доблесть тех джигитов, что во время походов и войн показывали чудеса героизма, — вот что навсегда, до смертного часа, останется в моей памяти! — Она снова присела на скамейку и уже другим, спокойным и твердым, голосом закончила: — Разве я могу забыть годы войны с фашистами? Разве забуду смерть родных мне товарищей? А могилу бесстрашного мальчугана Валерика Волкова… Ведь я думаю о нем, как о сыне, как о погибшем сыне!.. Сотни тысяч славных джигитов дрались с фашистами не на жизнь, а на смерть… А что делал ты в это время, Саламов?