Дихроя. Дневники тибетских странствий - [4]

– Угостишь? А то холодно так…

– Угощайся, – пожал плечами Цыбиков и вручил Ешею свою глиняную уродливую кружку.

Глядя на то, как Ешей делает глоток и, зажмурившись, с наслаждением причмокивает, Цыбиков вспомнил, как вот так же стоял рядом с Федором Петровичем Савельевым, профессором Санкт-Петербургской академии наук в светлом кабинете с высоким потолком и окном, которое занимало практически всю стену. Тяжелые шторы ютились по углам; их, судя по количеству пыли, сдвигали к середине очень редко.

– Спасибо, что пришли, Гомбожаб Цэбекович, – сказал Федор Павлович.

Он выглядел, как в представлении Цыбикова и должен выглядеть профессор академии наук: с седой бородой и не слишком обширной прической, со строгими очками на кончике длинного носа и умными серыми глазами, которые смотрели немного устало – годы (а было Савельеву шестьдесят с небольшим) брали свое.

«Когда был молодым, наверняка горел, спешил, везде хотел успеть… наслышан, наслышан…» – подумал Цыбиков, а вслух сказал:

– Разве мог я проигнорировать ваше приглашение, Федор Павлович? Для меня огромная честь – оказаться здесь, в Санкт-Петербургской академии наук… но я все еще с трудом представляю, с какой целью вы могли позвать меня к себе.

– Мне не соврали насчет вас, – с легкой полуулыбкой невпопад заметил Федор Павлович. – Вы чрезвычайно тактичны… даже более, чем, возможно, следовало бы.

Он пожевал губу – украдкой, – тут же будто спохватился и перестал, а после сказал:

– Полагаю, вы тоже навели обо мне справки, прежде чем явились сюда? Это было бы вполне в вашем духе.

– Пожалуй, справки – это слишком сильно сказано, – пожал плечами Цыбиков. – Я о вас и без того много знаю, еще когда только поступал в университет, уже мне говорили про вас. Вы же известный востоковед. Читал ваши работы…

– Мне лестно, но давайте не станем тратить времени понапрасну, – поморщившись, поднял руку Федор Павлович. – Тем более что я не страдаю тщеславием, в отличие от некоторых моих коллег.

Он усмехнулся, и уровень напряжения, который был между гостем и хозяином кабинета, моментально спал. Савельев, кажется, прекрасно умел вести диалог.

– Важно, что мы оба, вы и я, востоковеды, – продолжил профессор. – И дело мое касается как раз-таки Востока, в частности – Тибета.

Гомбожаб, заслышав, о каком месте идет речь, нахмурился. В ученых кругах Тибет давно и упорно именовали terra incognita, поскольку попасть туда было практически невозможно. Сколько запросов делала Санкт-Петербургская академия наук, подключала к делу Министерство иностранных дел… Все было тщетно. Тибетцы не хотели, чтобы посторонние вторгались в их жизнь – от слова «совсем».

– Вижу, вы настроены скептически, – заметил Федор Павлович. – И тому, безусловно, есть причины. Не стану лукавить, мы не добились разрешения на исследование Тибета. В этом отношении ничего не поменялось. Однако…

Савельев замялся – видимо, даже ему, умудренному годами профессору, непросто было подобрать нужные слова. Цыбиков напрягся: он подозревал, что слова, которые прозвучат дальше, будут иметь несказанную важность.

– Однако мы все равно хотели бы отправить туда… отправить туда вас, – сказал Федор Павлович наконец.

Цыбиков остолбенел. В его понимании «отсутствие разрешения на исследование» значило, что исследователям ехать нельзя.

«Или я что-то не понимаю?..»

– Речь идет о… неофициальной поездке? – осторожно уточнил Гомбожаб.

– Пожалуй, можно сказать и так… – пробормотал Савельев.

Весь его былой задор мигом куда-то делся. Только что казалось, что он совершенно уверен в себе, и вот уже каждое слово Федор Павлович проговаривает осторожно, будто пред ним не человек вовсе, а дикий зверь, которого можно спугнуть неуместной интонацией или даже просто чуть повысив голос.

– Насколько мне известно, в училище вы отказались принять христианство, чем обрекли себя на лишение стипендии? – произнес Савельев, скорее, утверждая, чем спрашивая.

Цыбиков пристально посмотрел на профессора исподлобья и тихо твердо сказал:

– Да, это так.

Воспоминания о тех временах, равно как и о Петре Бадмаеве, их олицетворявшем, у Гомбожаба были весьма противоречивые. С одной стороны, Петр, выдающийся земляк, вхожий во дворец, круто изменил жизнь юного бурята, и не помышлявшего об изучении языков и традиций Востока. За это Цыбиков был ему несказанно благодарен. С другой стороны – истории, вроде той, которую упомянул Савельев.

«Как можно просить изменить вероисповедание? Это же не сменить костюм… или прическу… это – в душе, то, во что ты веришь. Нельзя перестать верить по прихоти. Нельзя начать верить по прихоти».

Будто прочтя его мысли, Савельев сказал:

– И сейчас ваша непокорность нам порукой, Гомбожаб. Поскольку нам нужен не Цыбиков-христианин, а Цыбиков-буддист.

Холод волнения, который и без того постепенно охватывал душу Гомбожаба, теперь, казалось, сковал все внутри у молодого востоковеда…

– О чем задумался? – спросил Ешей-томба, отвлекая спутника от мыслей.

– О том, какое тяжелое путешествие у нас уже, – помедлив, ответил Цыбиков, – и как много трудностей еще ждет впереди – ведь это только самое начало, по сути…