Дихроя. Дневники тибетских странствий - [17]

«Ладно, будем готовиться к худшему, но верить в лучшее», – решил Цыбиков и нырнул внутрь серой палатки Дашия.

– А, Гомбожаб, – увидев, кто к нему явился, слабо улыбнулся больной.

Он, бледный, лежал под теплым одеялом из овечьей шерсти, но трясся так, будто только что голышом окунулся в бочку с ледяной водой.

– Что с тобой, Даший? – спросил Цыбиков.

– Минду6, – с прежней улыбкой ответил больной. – Кажется, помираю…

– Ну, будет тебе! – нахмурился Гомбожаб. – Это ты сам так решил? Или мемба7 сказал?

– Сам… мембу жду только, они все заняты другими, которые посерьезней болеют – лихорадкой там или чем еще… Хотя у меня как бы все сразу. Но хуже всего – голова, и надышаться никак не могу…

– Ешей говорит, с непривычки такое бывает, мы же все выше поднимаемся с каждым днем, – заметил Цыбиков, желая приободрить спутника. – Так что не хорони себя раньше положенного.

– Не хороню я… не хороню! Просто никогда так паршиво не было, Гомбожаб, – угрюмо сказал Даший.

Улыбка слетела с его лица, как если бы ее и не было, и это будто бы разом состарило беднягу лет на пять.

– Ты знаешь, а я ведь уже пытался попасть в Лхасу, – пробормотал он чуть слышно. – Три года назад доехал до Лабранга уже, но на прошение мое Чжамьян-шанб ответил «нет». И на три года вопрос этот закрыл для меня. Как я тогда расстроился… не могу словами описать. И вот три года вышли, в феврале мы побывали в Лабранге, у ламы, и лама на сей раз дозволил мне поехать. Но, видишь, как все получилось…

– Ты обязательно доедешь, Даший.

– А даже если и не доеду, ничего, – неожиданно сказал бедняга. – Значит, это мне и было предначертано.

Цыбиков хотел сказать что-то еще, когда от входа в палатку донеслось:

– Доброго здравия, больной! Гомбожаб…

Цыбиков обернулся – это был лекарь Бадара. Чинно кивнув ему, Гомбожаб отступил от Дашия, чтобы не мешать. Врачеватель опустился на землю рядом с больным и спросил:

– Чего ж с тобой стряслось, рассказывай!

Даший повторил, что уже говорил Цыбикову, и лекарь махнул рукой:

– Не переживай, больной! Лечили мы вещи и похуже. Держи-ка…

Он выудил из-за пазухи бутылку с прозрачным содержимым и протянул Дашию со словами:

– Привстань и выпей изрядно. Это Ара – тибетский самогон. Проверенная вещь.

Больной попытался было воспротивиться, но лекарь смотрел строго, а потом у Дашия не осталось другого выхода, кроме как выпить. Сделав это, он сморщился и вернул бутылку врачевателю.

– Вот, хорошо… – с улыбкой сказал тот, доставая из кармана дри8.

– Это тебе зачем, Бадара? – обеспокоенно спросил Даший.

Лекарь, плеснув на лезвие самогоном из бутылки, доверительно сообщил:

– Кровь тебе пущу, чтобы давление снизить. Голова пройдет сразу, задышишь опять… Давай руку.

Даший нехотя дозволил взять себя за запястье. Врачеватель тут же ловко вывернул больному руку и сделал надрез с внутренней стороны локтя, после чего, не обращая внимания на тихое шипение бедняги, достал из кармана чистую тряпицу, полил ее самогоном и, положив на рану, сказал:

– Подержи согнутой пока.

Даший, кривясь, кивнул.

Вдруг снаружи послышались чьи-то приглушенные возгласы.

– Что там такое? – тихо осведомился Даший.

Хворь истощила запас его сил, но глаза были по-прежнему живы – зрачки заметались по своим белесым темницам, за красными решетками лопнувших капилляров.

Лекарь тоже смотрел на востоковеда встревоженно, и окровавленный нож, которым он делал надрез на руке Дашия, навел Цыбикова на крайне нехорошие мысли.

– Лежи спокойно, – тихо, стараясь, чтобы голос его не дрожал, сказал Гомбожаб. – Я выгляну наружу.

Он поднялся, быстрым шагом подошел к выходу из палатки и осторожно выглянул наружу. При этом рука Цыбикова лежала на кобуре – он подозревал неладное…

…И, как оказалось, не зря.

Загромыхали в тиши ночной выстрелы, гулким эхом понеслись по долине, ничем не сдерживаемые. На дальнем конце лагеря мелькали темные силуэты всадников. Судя по крикам путешественников, это были грабители, решившие напасть на стоянку каравана под покровом ночи. Перемазанные сажей бока лошадей только подтверждали эту догадку. Паломники отбивались, как могли, благо, они явно превосходили разбойников числом. Сверкали клинки, отражая яркое пламя костра; люди кричали от боли, кричали от ярости, кричали от страха.

«Что же за вечер, что же за ночь…»

Лоб Гомбожаба в момент покрылся испариной. Разрываясь между страхом смерти и желанием помочь своим, он провел несколько долгих мгновений абсолютно неподвижно, словно статуя самому себе. Когда же наконец, собравшись с духом, Цыбиков все же заставил себя отправиться к месту кровопролитной схватки, разбойники уже бросились врассыпную – видно, запоздало поняли, что позарились на слишком большой «кусок». Один из негодяев – вот ведь невезение!.. – понесся в том направлении, откуда шел востоковед. Внутри у Гомбожаба все похолодело.

«Нельзя… Лхаса… миссия… должен».

Собрав волю в кулак, Цыбиков вытащил из кобуры под мышкой револьвер и направил его на наездника. Тот был вооружен только саблей, но размахивал ей проворно, со знанием дела.

«Должен… должен…» – эхом гремела в голове Гомбожаба лаконичная мысль.

Подняв руку с револьвером, Цыбиков прицелился, потом, как учили, выдохнул и спустил курок.