Диджей: Играющий в темноте - [70]

– Отлично, – говорю, рассматривая зал. – Итак, начнем наш вечер.

И включаю первую вещь из остальных почти на полную громкость.

Она звучит, но как-то неуместно – как обычно вначале, публика не разогрета. Она не рвется танцевать, не рвется пить: мальчики неловко мнутся, хмурятся, роняют девочкам нетвердые улыбки, а девочки стоят на полувзводе, кусают губы и откровенно ищут объект, перед которым не стыдно закатить истерику. Так дело не пойдет.

– Послушайте, – я убавляю мастер-звук. – Сегодня, по сути, обычный вечер, даже лучше – бескрышный вечер, вы просто вспомните об этом и расслабьтесь. Вот бар – ребята, почему не угостить девушек, они ведь ждут – верно, девушки? Вы ждете? И еще, я знаю, вы принесли с собой много веселых штук, так чего тянуть, ешьте их сами, угостите дам. Траву курить, пожалуй, можно здесь же – охрана ведь не против?

Охрана сидит у стены, передавая друг другу сигарету, беспомощно пуча круглые глаза. Она уже ничего не против.

Я кручу электро. Мне хорошо – незачем даже пить и курить. Я снова в прошлом, даже лучше – я в будущем, на дискотеке, где бесится звук, где музыка – отборная, отобранная мной, отобранная профессионально. Да, кому-то трудно понять – особенно электро – особенно тому, кто из вечера в вечер слушал одно попсовое ню-итало. Для таких сегодняшняя ночь – как горькое лекарство, – но это нужное лекарство. Музыка должна править публикой, а не публика музыкой, чего бы там ни думали диджеи типа нашего Жени.

А в целом, ночь как ночь: они сидят и пьют, украдкой, а потом открыто глотают свои колеса; под столом, а после над столом, сворачивают и курят косяки. Парни становятся небрежней, а девочки, как валькирии, усерднее парней стараются, нервно глотая свой джин с тоником, делая мелкие, но частые затяжки.

Кто-то возбужденный уже рассыпал по столу горсть экстази, и к нему очередь, и к бару тоже очередь – вечеринка греется, и мне становится совсем уютно. Я на месте. Я снова дома, пускай хоть только на сегодняшнюю ночь.

Как водится, первым на танцполе появляется неприятно пьяный, но смелый и развязный парень; он пару тактов слушает тот яд, что я даю им как лекарство, и вдруг начинает танцевать.

Он не мастер, только притворяется, ничего суперского, но притворство на танцполе заразительно, и вскоре танцуют все – под моим взглядом, – отчаянно извиваясь, выгибаясь и вертясь. Я швыряю их из трека в трек: то даю чуть передохнуть, то снова завожу. Они курят и пьют уже прямо на танцполе, пьянеют и смелеют, набираясь откровенной истеричности… и вдруг мне снова грустно.

Ко мне суется какая-то девица, начинает кокетничать, берется глупо и неумело, чуть напряженно меня соблазнять, пока ее парень, корча из себя спецназовца на операции, стоит поодаль и время от времени бросает на меня суровые взгляды с явным намерением подобраться ближе.

Говорю девочке убираться к такой-то матери, говорю, что она и ее парень пересмотрели фильмов; эти двое уходят, и мне грустно за себя: им кажется, что я тюремщик.

– Я не тюремщик, – говорю в микрофон. – Наоборот, мне бы хотелось помочь вам освободиться. Наплюйте вы уже! Забудьте обо всем и просто наслаждайтесь, вам ничего не грозит.

Но они не верят. Они в эмоциях – а в электро эмоций быть не должно: никаких соплей, никаких нервов, никакого вонючего ню-ита-ло – только чистая энергия. Я объясняю, но они не слушают или просто не могут воспринимать. Снова приходит девица, уже без парня, пьянее втрое. Говорит, что понимает меня и прониклась моими словами, что хочет сегодня быть со мной. Я снова ее посылаю, говорю, что это уже ни х…ра не смешно, и она уходит, шмыгая носом и глотая слезы.

Никто не танцует ни у колонок, ни около пульта. Самые почетные, самые понтовые места пусты – потому что публика боится меня. Люди держат дистанцию. Дураки. Не меня, а себя им лучше бы опасаться – своей прозрачной инертности, своей сопливой самозацикленности, своего…

– Ты же подорвешь нас! – шипит Женя, танцуя у моего уха. – Боже, ты же всех подорвешь, все равно, да? Я вижу по тебе. Чувак, не надо, ты же выиграл!

– Что выиграл?

– Наш спор! Никто не ушел, никто не уйдет из клуба, смотри, все танцуют…

– Ты думаешь?

– Да!

– Разве это честно?

– Да нормально! Вполне.

Да дело даже не в споре. Вовсе не в споре. Сегодняшняя ночь – это черта, это краткое содержание, сжатый пересказ моей жизни. Дело в том, что всем плевать, и если честно, то никому не интересно то, что интересно мне.

– Нет! – кричит шепотом Женя. – Чувак, ну, пожалуйста! Ну мне, например, интересно здесь находиться. И я думаю о людях. Выпусти хоть меня одного! Ты же взорвешь их, я же вижу! Не выдержишь ведь! Ну, пожалуйста!

– Наша ночь перевалила за половину, – говорю в микрофон, не ответив топтавшемуся от нетерпения Жене. – До утра еще есть пара часов, и я надеюсь, вы насладитесь ими максимально.

– Прошу, чувак, не надо! – причитает несчастный Женя. – Слушай, ну я считай не жил. Я почти не трахался, – он смотрит беспомощно и умоляюще, как щеночек.

– Почти?

– Ну, раза три всего. Но она была ужасна, чувак, просто ужасна. Старше меня, и у нее был целлюлит, и пухлые какие-то плечи, и щетина на лодыжках…