Диармайд. Зимняя сказка - [7]

Изора тем временем подготовила глиняную курильницу, зажгла свечу и налила в углубление над ней сперва – воды, сверху – масла, собственноручно для таких дел составленного. Курильницу она поставила за шаром. Вода пошла мелкими пузырьками, и, пока Сана уговаривала шар, начал распространяться сладковатый запах, в котором особенно отчетливо выделялась нота кардамона.

Потом Сана села, положив руки на стол ладонями вниз и наклонившись к шару так, что едва не касалась его носом. Изора встала сзади, сжав узкие Санины плечи. Теперь они тоже вдыхали аромат, испытывали легкое головокружение, отсутствие тяжести собственного тела, и были готовы.

Сперва шар не давал ничего, кроме обычной игры граней, потом в серединке затуманилось, заклубилось, образовалась темная сердцевина, пятно поползло, в нем возникла прореха. И это была именно та прореха, через которую можно было подсмотреть важные вещи.

Сана с Изорой увидели, к своему изумлению, постель, на которой двое занимались любовью.

– Ой… – прошептала Сана, Изора же и того не смогла.

Они настолько ошалели от неожиданной картинки, что даже не сразу поняли – картинка звучит. Стоны женщины и последний торжествующий вскрик мужчины были довольно громкими, после чего наступила тишина, и лишь было видно, как двое, еще не размыкая объятия, целуют друг друга уже не страстными, а умиротворяющими поцелуями.

Наконец, объятие все же распалось. Двое нуждались в отдыхе – и они легли рядышком, держась за руки. Теперь можно было понять, что крошечная женщина в глубине хрустального шара – именно крестная, но несколько помолодевшая. То ли любовь на нее так подействовала, то ли картинка была давняя – в тот миг ни Изора, ни Сана об этом не задумались.

Мужчина рядом с ней потянулся за покрывалом и набросил его на бедра и ноги подруги, потом потянул край и на себя.

Если бы при работе с шаром можно было говорить, подружки непременно спросили бы хором: послушай, кто это? Но вопрос остался бы без ответа – мужчину они видели впервые в жизни. Дара на картинке была смугла, он же – белокож и даже беловолос. Но длинные волосы не показались подружкам седыми – это была платиновая белизна, довольно редкая для мужчины, и неудивительно, что он отрастил такую пышную гриву. Сейчас, когда оба лица были видны в профиль, обнаружилось, что и у него, как у нее, нос – с легкой горбинкой. Что же до телосложения – тело он имел тонкое и молодое, почти безволосое, как мальчик четырнадцати или пятнадцати лет.

Однако это было лицо отнюдь не мальчика, да и рост тоже…

Дара приподнялась на локте, чтобы внимательно посмотреть на это самое лицо, в тот миг – любимое. Она улыбалась, улыбался и он, да так, что Сана с Изорой хором вздохнули.

– Вот это и называется счастьем, – сказала Дара.

– Я рад, что ты сейчас счастлива, – помолчав, произнес он. – Шампанского?

Дара, опираясь о левый локоть, подняла над грудью любимого правую руку – и в заранее правильно собранных пальцах образовался золотистый фужер. Один на двоих.

– За нас? – спросила она.

– За этот час и миг, – ответил он. Как показалось Изоре с Саной, по-особому произнеся «час» и «миг».

– Да-а… Больше нам не отпущено… – голос крестной чуть изменился.

– Все зависит от тебя.

– Если бы в этом мире все зависело только от меня!

– Ты сама себя обманываешь, Дара, – возразил он. – С женщинами это часто случается.

– Я люблю тебя – значит, тебя и обманываю, – извернулась она. – Пей за наше счастье, милый.

Он тоже приподнялдся на локте и пригубил фужер.

– Странно, что судьба о нас позаботилась, дала и место, и время, и свободу, – он опять сделал маленький глоток. – Если вдуматься, то иной любви у нас и быть не могло.

– Зато мы не будем свидетелями ее безвременной кончины.

– В том-то наша беда, что мы с тобой всегда помним о времени…

Она допила шампанское и откинула покрывало.

– Спешишь?

Тонкая мужская рука скользнула по спине крестной, мужчина попытался привлечь к себе подругу – и кто его разберет, чего в его душе сейчас было больше, нежности или желания сделать по-своему.

Впрочем, жажда близости, кажется, была неподдельной…

Дара резко повернулась к избраннику.

– Хочешь, чтобы я лежала и смотрела, как уходишь ты?

Она вскочила с постели, подхватила с пола ком одежды, выпрямилась – если бы кто вздумал ее сейчас изваять, то назвал бы скульптуру «Проснувшаяся гордость»!

– Сила твоя велика, – сказал мужчина. – Но она останется с тобой, пока ты влюблена. Иссякнет любовь – иссякнет и сила!

– Любовь к тебе?

– Это гейс, Дара. Я давно думал о прощальном подарке. Вот тебе мой гейс!

– Ты сошел с ума!

– Ты еще очень молода, милая. У тебя будет много любви и много силы. Но кончится одна – кончится и другая! Гейс! Слышишь? Гейс!

Дара, как была, неодетая, кинулась бежать. Но мужчина протянул левую руку и сделал жест, хорошо знакомый и Сане, и Изоре, – обе они склонились перед властью этого жеста в час своего посвящения. И склонились добровольно, принимая, как необходимое условие своих новых способностей, отказ от некоторых на первый взгляд сомнительных прав, вроде права стоять под сосной или права петь за пределами своего дома.