Диалоги – моя фишка. Черные заповеди Тарантино - [37]

«ПРЕМЬЕР»: Трудно было критиковать Квентина?

АНДЕРС: Квентин с самого начала захотел снимать последнюю часть, самую последнюю в фильме. А я сказала: нет. Он спросил почему. Я ответила: «Потому что это я написала. Это конец моей истории, пусть даже так будет указано только в самых последних строках титров». А он: «Ну и что?» – «Что „что“? – говорю я. – Что ты имеешь в виду?» – «Ну, – отвечает он, – ты же всегда говоришь, мы как одна группа, как „Битлз“, где каждый тянет одеяло на себя: „Я буду солистом…“ – „Нет, я хочу быть солистом…“ – „Нет – я“ – а потом делает свою запись и откалывается». Я говорю: «Но есть и другие группы, которые делают один хит и испаряются, как „Букингемс“, где все целуют друг друга в жопу». Он говорит: «Я бы предпочел, чтобы у нас было ближе к жопоцелуйной модели». А я говорю: «Ну еще бы, когда в жопу целуют тебя». И я выиграла.

«ПРЕМЬЕР»: Подорвет ли груз совместного кинопроизводства вашу дружбу?

РОКУЭЛЛ: Мы с Квентином говорили тут о том, как сохранить свою цельность. Вспомните семидесятые. Голливуд перемолол многих режиссеров того поколения. Многие перестали быть друзьями. Многие потеряли свою самобытность. Шон Пенн как-то спросил Брайана Де Пальму: «Что с вами, парни? Что случилось?» А Брайан ответил: «Знаешь, спустя некоторое время зрители начинают настолько предугадывать тебя, что их голоса проникают в твою голову и ты начинаешь предугадывать сам себя. Как только это случается, ты уже не можешь сделать ничего путного». Поэтому я сказал Квентину: «Поверь мне, они набросятся на тебя, как стая волков на мясо», что, как вы знаете, и произошло. Квентин вопросительно посмотрел на меня, вроде как – и что? Я почувствовал себя идиотом. «Господи! – подумал я. – Я – мистер Параноик из Нью-Йорка. А это мистер Мой Великий Шанс из Лос-Анджелеса, – он наслаждается участью поп-идола в центре попсовой круговерти».

«ПРЕМЬЕР»: А стоила ли игра свеч? Ввязались бы вы в такой проект еще раз?

АНДЕРС: Даже если бы фильм полностью провалился и мы возненавидели друг друга, все-таки мы попытались сделать то, за что еще никто не брался. Но, конечно, нам всем хотелось бы, чтобы этот фильм удался и чтобы наша дружба в результате окрепла.

ТАРАНТИНО: Я не знаю. Основная проблема в этом проекте заключается в том, что поскольку тут замешан зритель, то невольно возникает конкуренция в борьбе за него: кто сделал лучше, кто хуже? А это вовсе не то, о чем мы мечтали. Прямо сейчас я не стал бы опять ввязываться в такую затею. Сейчас я вообще ничего не хочу делать. Как бы там ни было, мы все еще друзья, даже более близкие, чем были до этой работы.

Из прошлого: Квентин Тарантино о честолюбии, конъюнктуре и о том, как играть психопатов

Дон Гибалевич, 1996 год

Квентин Тарантино любит кино. Именно поэтому он делает свои чертовы фильмы. Эпохальным откровением такую мысль не назовешь, но в беседе с Тарантино она всплывает снова и снова.

Сегодня в буфете переоборудованного под фотостудию авиационного ангара Тарантино, расслабляясь после дневной фотосессии за тарелкой с отменным рыбным тако, болтает о классических фильмах кунг-фу. Когда кто-то упоминает «Мастера летающей гильотины», его лицо озаряется таким восторгом, который большинство из нас приберегает для нежданных встреч с друзьями детства.

– Эти фильмы всегда были у меня одними из самых любимых, – подхватывает он. – Джимми Ван Ю! Кто-нибудь видел первый из них? Это же сиквел… «Мастер летающей гильотины» был сиквелом. В первом фильме показывается, как он стал таким потрясающим одноруким бойцом. Он называется «Однорукий боец» в Гонконге и Великобритании, а в Америке он вышел как «Китайские профессионалы».

Если бы этот парень был вашим соседом по комнате, вы могли бы с легкостью избавиться от полки со справочниками по кино – они все навечно запечатлены в его голове.

Довольно странно: эта ходячая киноэнциклопедия не может вспомнить первого фильма, виденного им в детстве, но с легкостью вспоминает, как мать взяла его на двойной сеанс: «Избавление» – «Дикая банда», когда ему было девять. Фильмы стали его жизнью. Даже сегодня Тарантино считает, что годы, предшествовавшие эпохе видео, были золотым веком хождения в кино – независимо от качества самих фильмов.

– Некоторые фильмы я просто обожал, – вспоминает он. – Один из самых любимых – это «Раскаты грома», особенно когда я был помоложе. Если я где-нибудь читал, что его показывают на Лонг-Бич, я добирался туда на автобусе и смотрел его. Если его крутили в «Аркаде» в центре Лос-Анджелеса, я ехал туда. Я поехал бы смотреть «Нападение на тринадцатый участок», где бы его ни показывали. Я мог смотреть его сколько угодно раз. Это высшая проба.

Тарантино, вероятно, единственный парень, который может чему угодно присвоить знак высшей пробы и обосновать это – разъясняет, что своим юношеским увлечением фильмами в жанре эксплойтейшн отчасти обязан географии.

– Я жил в Южной Бухте. А недалеко, в Карсоне, где жили черные, латиносы и самоанцы, находился кинотеатр, где все новинки эксплойтейшн показывали сразу, а мейнстримовую голливудскую продукцию – уже после того, как она пройдет в городе. Новые кунгфу-фильмы или хорошие боевики там получали в ту же неделю, когда они выходили на экраны, а фильмы типа «Звезда родилась» – когда они уже находились на грани забвения. По меньшей мере два раза в год там был двойной сеанс: «Пять пальцев смерти» – «Выход дракона». Там знали наверняка, что этот показ вызовет столпотворение. Народ всегда валом валил на него. Черные ребята, латиносы, желтые – все орут, вскакивают, пытаются показывать приемы кунг-фу… в общем, полный улет. С появлением видео все это ушло, ушел… общественный… ритуальный аспект просмотра.