Диагноз смерти - [97]

Теперь он заметил, что и с гробом не все в порядке. Та его сторона, на которую был обращен взгляд Доумена, не была ровной и плоской, как полагается гробовой крышке, на нее были набиты два бруска – один вдоль, другой поперек. Там, где они перекрещивались, тускло поблескивал в унылом лунном свете тронутый ржавчиной металлический прямоугольник. Ближе к краю виднелись ржавые шляпки гвоздей, набитых через большие промежутки. Этот плотницкий шедевр опустили в могилу вверх дном!

Возможно, в этом проявился своеобразный старательский юмор – литературным его проявлением можно считать шутовской некролог, вышедший из-под пера местного великого юмориста. А может, в этом присутствовал некий оккультный смысл, понятный лишь тому, кто хорошо знает местные традиции. Но вероятнее всего, что мистер Барни Бри просто ошибся. Совершая погребение без свидетелей – ради сохранения своей тайны или по причине того, что на покойницу всем было наплевать – он вполне мог перепутать верх с низом, а потом то ли не сумел, то ли не захотел исправить оплошность. Как бы то ни было, бедная Скарри покоилась в земном лоне лицом вниз.

Когда ужас встречается с абсурдом, смесь получается совершенно кошмарная. Смелый и волевой человек, не побоявшийся один, да еще ночью копаться на кладбище, был сражен нелепостью.

Холодная волна окатила все тело Доумена, заставив вздрогнуть; потом он передернул плечами, словно пытался сбросить ледяную длань. Он едва дышал, кровь буквально кипела у него под холодным покровом кожи. Не напитанная кислородом, она бросилась в голову, прилила к мозгу. Собственный его организм перешел на сторону врага, даже сердце восстало против хозяина. Он не мог ни пошевелиться, ни хотя бы крикнуть. Теперь ему не хватало только гроба, чтобы сойти за труп… такой же мертвый, как и тот, что стоял на другом конце могилы, скрытый лишь прогнившими досками.

Однако вскоре ощущения начали помалу возвращаться к нему, и волна ужаса, затопившая было его целиком, отхлынула. Но, едва оправившись, он стал относиться к пугающим предметам со странной беспечностью. Он видел луну, серебрящую гроб, но самого гроба не видел. Подняв и повернув голову, он долго разглядывал с удивлением и любопытством черные ветви сухого дерева и попытался прикинуть на глаз длину веревки, свисающей из его призрачной руки. Ему показалось, будто этот монотонный вой койотов он давным-давно слышал во сне. Сова пролетела прямо над ним, неуклюже и бесшумно, и он попытался предсказать, через сколько минут она врежется в скалу, вершина которой серебрилась примерно в миле, если не изменится направление полета. Слух Доумена уловил осторожные движения какого-то насекомого на кактусе, что торчал неподалеку. Все его чувства обострились, он пристально следил за всем вокруг, но гроба не замечал. Если смотреть прямо на солнце, оно сначала покажется черным, а потом и вовсе исчезнет. Так и мозг Доумена, истощив все запасы страха, просто игнорировал тот предмет, который прежде этот ужас внушал. Убийца убрал свой меч в ножны.

Как раз во время этой передышки он ощутил запах, слабый, но отвратительный. Сначала Доумен подумал, что это воняет гремучая змея, и глянул вниз, но там все тонуло во мраке, и ноги тоже. Откуда-то с неба донесся звук, глухой и хриплый, так человек хрипит в агонии, и тут же огромная черная тень, словно звук этот вдруг овеществился, метнулась с призрачного дерева, промелькнула мимо его лица и полетела, отчаянно колотя крыльями, в туман, вдоль реки. Это был ворон. Случай этот вернул Доумена к реальности, и взгляд его снова упал на стоящий торчком гроб, до половины освещенный луной. Он снова обратил внимание на мерцающую металлическую пластинку и попытался с того места, где стоял, разобрать, что на ней написано. А потом представил, что скрывается за досками. Богатая фантазия тут же нарисовала ему яркий образ, словно доски вдруг стали прозрачными: покойница – бледная до синевы, под саваном – стояла, обратив к нему пустые глазницы, лишенные век. Нижняя челюсть отвисла, верхняя губа обнажила десну, на впалых щеках – пятна тления. Тут он впервые за день вспомнил фотографию Мэри Мэтьюз и сопоставил ее прелестное лицо в обрамлении светлых локонов с отвратительным обликом покойницы – то, что он любил больше всего на свете, с самым ужасным, что он мог себе представить.

Убийца подошел вплотную, обнажил меч и приставил к горлу жертвы. Иначе говоря, человек сперва смутно, а потом все определеннее стал осознавать какую-то жуткую связь – а может, вернее сказать, параллель – между лицом на фотографии и прозвищем на надгробье. Первое было изуродовано шрамом, второе происходило от слова «шрам». Мысль эта тут же завладела Доуменом. Вскоре она преобразила лицо, которое рисовалось его фантазии по ту сторону гробовых досок. Контраст сменился уподоблением, а оно вскоре обратилось в тождество. Доумен перебирал в памяти многочисленные описания внешности Скарри, слышанные у походных костров, но никак не мог припомнить, на каком же месте у нее был шрам – ведь неспроста ее так прозвали. Впрочем, там, где подвела память, подсобило воображение. Отчаянно пытаясь воссоздать из обрывков историю этой женщины, он весь напружился, словно поднимал огромную тяжесть. Тело свела мучительная судорога, жилы на шее натянулись, как веревки, дыхание то и дело перехватывало. Катастрофа близилась, хотя агония ожидания вполне могла ее опередить: лицо, скрытое в гробу, буквально убивало его, даже сквозь доски.