Дхарма в аду - [25]

Пока я стоял там на тротуаре, у меня возник целый спектр сильных чувств. Всего лишь вчера пришло известие о смерти моего отца. Мне предоставили трёхдневную увольнительную без сопровождения в связи со смертью близкого родственника, чтобы я смог принять участие в церемонии похорон и побыть со своей семьёй. Последние семь месяцев мой отец мужественно боролся с раком лёгких. Он прошёл через тридцать одну процедуру облучения и четыре курса химиотерапии и, казалось бы, уже вышел из схватки победителем, но всего лишь несколько недель после его семьдесят восьмой годовщины повреждённые лёгкие и перегруженное сердце не выдержали.

Один из моих худших кошмаров – потерять кого-нибудь из родителей, находясь за решёткой – стал реальностью. Моя надежда, что отец доживёт до моего окончательного освобождения, рухнула. В тот день, когда я вернулся в свою камеру после телефонного разговора, из которого узнал, что отец умер, у меня был настоящий нервный срыв. Я плакал и плакал. А вот сейчас я стоял на солнышке, дыша свежим воздухом, испытывая ужасную боль внутри, и скрывал её, пытаясь улыбаться красоте и величественности осеннего полудня холмистого плато Озарк[14].

Получение увольнительной без сопровождения в связи со смертью близкого родственника – нечто беспрецедентное для тюрьмы с таким строгим режимом. Обычно заключённого везут на похороны в наручниках и кандалах в сопровождении двух, а иногда и четырёх охранников. Заключённому, как правило, дозволяется присутствовать лишь на самой церемонии захоронения, и он обязан оплатить все издержки из своего кармана, включая суточные охранникам за переработку. Мысль о том, что мне придётся присутствовать на похоронах отца в наручниках в сопровождении охранников, просто сводила меня с ума.

Конечно, будучи заключённым, которому оставалось до освобождения всего полгода, я формально являлся заключённым общего режима и мог вполне претендовать на перевод в другую тюрьму, где правила не были такими строгими. Я оставался в тюрьме строгого режима лишь из-за своей добровольной работы в тюремном хосписе, где я помогал пациентам с 1987 года. Но даже учитывая всё это, начальник тюрьмы здорово рисковал, давая мне увольнительную без сопровождения, и я искренне благодарен ему за этот сострадательный поступок.

Я стоял и смотрел в небо и думал о своём буддийском учителе – Чогьяме Трунгпе Ринпоче. До сих пор каждый раз, когда я смотрю в небо – особенно в безоблачную погоду, – мне вспоминаются мой учитель и то счастье, которое я испытывал каждый раз, находясь рядом с ним. В 1987 году, когда его не стало, я отбывал второй год своего заключения. Узнав о его смерти, я был опустошён и испытывал глубокое раскаяние. Я понимал, что сильно подвёл его. Он был мне лучшим другом и сделал для меня всё, что было в его силах, а я даже не смог быть рядом, когда он доживал последние годы своей жизни.

В течение нескольких недель после смерти своего учителя я проводил значительную часть времени, прогуливаясь по дорожкам тюремного двора. Там мне было легче всего ощущать его присутствие, которое, казалось, воцарилось в бескрайнем просторе неба. Я ожидал, что меня накроет глубокая депрессия, но на самом деле каждое утро я просыпался в достаточно бодром расположении духа, и это приподнятое настроение не покидало меня в течение дня, приближаясь порой к экстазу или тихому восторгу, особенно во время моих прогулок по тюремному двору. Без сомнения, осознавание того факта, что учителя больше нет, вызывало у меня ощущение пустоты и непостоянства, но они напоминали лишь рябь на поверхности намного более глубокого позитивного состояния ума, которое было очень стабильным.

Я думал об отце, всматриваясь в чистое синее небо, и тут у меня вдруг появилось то неподдельное тёплое чувство, когда печаль и радость смешаны воедино. Трунгпа Ринпоче говорил, что это чувство является признаком того, что мы по-настоящему живы и осознанны. Он всегда учил, что для того, чтобы взбодриться, человеку достаточно установить связь со своими внутренними здравомыслием и благополучием, которые он называл «основополагающая добродетель». Ринпоче говорил, что мы обладаем неиссякаемым источником радостной, пробуждённой энергии. Такому тупоголовому парню как я было, видимо, необходимо загреметь в тюрягу и там начать относиться к практике достаточно серьёзно, чтобы наконец понять, что Ринпоче говорил правду. Годы ежедневной практики и регулярных ретритов привели к тому, что это безусловное радостное состояние ума стало определять всю мою жизнь в заключении. Я, может, и не присутствовал в этом состоянии непрерывно, но способен был вызвать его в любой момент. Сложно выразить словами, насколько благодарен я был за такую возможность.

Несмотря на печальные обстоятельства, которые этому способствовали, те три дня, что я провёл со своей семьёй, были настоящим благословением. Очень тяжело было поверить в то, что я нахожусь на свободе. Всё казалось сюрреалистичным, особенно в день похорон. Представляю, как тяжело приходилось членам моей семьи. Всего четыре месяца назад они уже проходили через всё это, когда скончался мой семнадцатилетний племянник Дэвид – этот же траурный зал, та же церковь, то же кладбище. Его последний год в средней школе только начался. Этот свободолюбивый парень, в котором вся семья просто души не чаяла, разбился насмерть, сорвавшись с речного утёса, который они с друзьями решили покорить посреди ночи. Отец сильно горевал об этой бессмысленной кончине внука, а сейчас нам придётся похоронить и его.