Дежавю - [73]

— Знаешь, Чарли, — начала я, — если тот парень снова хотя бы только посмотрит в твою сторону, я хочу, чтобы ты сказал мне об этом.

— Да ладно, — отмахнулся он.

— Что это значит? Он что, тебя обижал?

— Может быть.

— Господи, Чарли!

Он взобрался на каменную стену, ведущую к пруду, и пошел по ней, расставив руки, чтобы не потерять равновесие. Чарли был маловат для своего возраста, он был еще ребенком. Марк попытался поговорить с отцом грубияна, но бесполезно. Тот просто оказался увеличенной версией своего сына, будучи при этом полицейским.

— Чарли, почему ты не рассказал мне об этом?

— Потому… — он посмотрел на меня, улыбаясь, — что этот сынок больше меня не тронет.

— Ого! Это как же так?

Чарли спрыгнул вниз на берегу.

— А вот так!

В тот день вода была прозрачной. Черные пиявки плавали, извиваясь в воде, отбрасывая тени на илистое дно.

— Что значит «вот так»? — улыбнулась я. — Ты его заказал?

— Закопал?

— Нет, заказал. Ладно, не важно. Я просто шучу. — Я потрепала его по светлым волосам, которые светились золотом в лучах солнца. — Так как же ты разобрался с проблемой, Малёк?

Чарли решительно посмотрел на меня, обиженно поджав губы, и этот взгляд означал только одно: «не скажу ни за что».

— Перестань, Чарли! — засмеялась я. — Скажи мне! Ты начинаешь меня пугать.

— Ты знаешь, мам, — улыбнулся он.

— Что? Что я знаю? — Я присела рядом с ним у кромки воды и непонимающе уставилась на него.

— Да ладно, мам! — Он все еще улыбался, наклонив голову набок, совершенно убежденный в том, что мне все известно.

Но я действительно не имела ни малейшего понятия, о чем говорит мой сын. В этот раз он действительно застал меня врасплох. Мне ничего не остается, кроме как гадать.

— Может, намекнешь? — Ему всегда нравилась эта игра.

— Ну… это то, в чем ты сильна.

— Я?

Он кивнул.

— Я сильна во многих вещах, так что это нельзя назвать таким уж хорошим намеком! Давай еще.

Чарли серьезно посмотрел мне в глаза:

— Ты говорила, что твоя бабушка тоже это умела.

Теперь я поняла.

— Ты загадал желание? — Мое сердце тревожно забилось. Меня взволновало то, насколько серьезно Чарли воспринял ситуацию с хулиганом, чтобы прибегнуть к этому способу.

— Ага.

— Чего ты пожелал, Чарли?

— Нет, мам! — Он качал головой, потянувшись за пиявкой, извивавшейся в воде. — Ты же знаешь, я не могу тебе этого сказать. Иначе оно не сбудется.

И я оставила его в покое. Но мне кажется, теперь я знаю, чего он пожелал, как он «решил» проблему. Чарли хотел уехать из Лерма, так же как и я. Поэтому он желал, желал и желал…

Таким было наше последнее воскресенье вместе.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Это может случиться в любой день. Я просто жду.

Я крашу вторую спальню в нашей парижской квартире белой краской, такой белой, как снег. Я катаю валиком по стене, периодически макая его в лоток с краской, а потом отжимаю о металлическую скобу, чтобы убрать излишки краски. Но все равно белые капли падают на мой круглый живот. Мыслями я далеко отсюда.

Я помню тот солнечный день, перед тем как родился Чарли. Уже прошло десять дней сверх положенного срока, и, устав ждать, я с Марком отправилась на прогулку в Сентенниал парк. Мы шли кругами по велосипедным дорожкам, поднялись на камни, прошли через тенистую аллею, где сосны разбрасывают свои шишки. Был погожий весенний сентябрьский день в Австралии. Я ходила и просила его выйти на свет, чтобы наконец освободиться. Ночью, обессиленная и уставшая от себя, раздутая, словно огромная рыба, я лежала в постели, подняв ноги на подушки, и думала, собирается ли он вылезать вообще. Я ругала его. Какого черта ты не вылезаешь?

И вдруг в полночь, в последнюю минуту, когда я уже сдалась и заснула, он зашевелился, застав меня врасплох. Уже тогда он любил непредсказуемость.

То же самое происходит и теперь, когда я меньше всего этого ожидаю, хотя прошло уже десять дней больше положенного и я только начала красить стены по второму разу. Сейчас шестнадцать часов, в Сиднее же полночь.

— Полночь, говоришь? — повторяет Марк, улыбается и поднимает бровь. — Может быть…

— Ерунда. Чистое совпадение. — И тут с моих губ срывается стон. Это психосоматическая реакция, говорю я себе. Все дело в психике. Наше прошлое контролирует деятельность моего организма. И то, сколько сейчас времени, не имеет никакого отношения ни к этому ребенку, ни к Чарли, моему Чарли.

Я лежу на спине в больничной палате. У меня схватки, но я все равно думаю о нем, о Чарли, о его первом крике, о том, как его широкие плечи разрывали меня на части, когда он уверенно прорывался на свет. «У него такие же плечи, как у Марка!» — кричала я тогда, кляня их обоих, и отца и сына.

Я медленно дышу, и мне больно, невыносимо больно вспоминать об этом.

Я не буду любить этого ребенка.

— Quoi? — Марк смотрит на меня с тревогой. — Что ты сказала, Энни?

Я поняла, что произнесла это вслух. «Я не буду любить этого ребенка…» Слова, полные страха и злобы.

Боль, заключенная в этой фразе, настигает меня, когда очередная волна схваток сотрясает мое тело. Меня будто поразило ударом молнии. Я слышала их раньше, эти страшные слова. Я читала их на лице моей матери.

Врачи спросили меня, нужно ли мне обезболивающее. Да, дайте мне что-нибудь. Мне наплевать. Но все равно это не сможет унять боли, настоящей боли.