Дежавю - [47]

— Merde, Энни, прости. Vraiment. Проклятье, прости, пожалуйста!

Хотя он и обжег руку, но мне кажется, что он слишком бурно отреагировал на мои слова.

— Все в порядке… Но тебе надо бы подержать руку под холодной водой или приложить лед.

Марк не слушал меня. Он стоял рядом и, в своей немного показной форме, присущей всем французам, продолжал извиняться, театрально жестикулируя. Я не особо вслушивалась в его слова, так как считала, что Марк просто раздувает из мухи слона. Я слушала его вполуха…

До того момента, как услышала нечто необычное.

— Je n'ai jamais voulu te faire du mal, — бормотал он. — Je n'en ai jamais eu la moindre intention.

Он никогда не хотел сделать мне больно? О чем это он?

— Послушай, Марк… — Я пытаюсь остановить его, желая только одного — чтобы он наконец успокоился. — Все нормально. Ничего страшного, на меня ни капли не попало.

Тут я замолчала и взглянула на него. Он только что сказал что-то еще, что-то странное. И тогда я поняла, что он говорит не о кофе. И как только я поняла это, Марк тут же замолчал. Мы оба замерли, молча глядя друг на друга. Наши взгляды встретились. Марк понял, что мы говорим о разных вещах, о совершенно разных вещах.

Ком подкатил к горлу, сердце гулко застучало. Мне стало трудно дышать.

— Что ты только что сказал?

Марк отступает на шаг и трет руку, будто бы он действительно ее обжег. Но я знаю, проблема не в его руке. Я жду. Сейчас Марк напоминает мне Чарли, когда тот, что-нибудь натворив, хочет признаться в этом, но не знает, с чего начать. И я помогаю ему, помогаю сейчас Марку, как помогала нашему одиннадцатилетнему сыну, давая небольшую подсказку.

— Ты что-то говорил… — Прежде чем произнести эти слова, я делаю глубокий вдох. — Что-то о Бетти.

Но я уже все поняла. Я поняла.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мы вместе ходили в «Танго». Марк и я. Когда начали открываться ночные клубы, здесь можно было отлично провести поздний субботний вечер. «Танго» было приятным местом, находившимся прямо за Центром Помпиду [22]. Оформлен клуб был в виде пещеры, темной норы без окон. На блестящей стальной двери не было никакой вывески, но все было понятно по граффити на стенах. Мы звонили, и охранник, с лоснящимся и обрюзгшим лицом, как у старого бульдога, рассматривал нас через маленькое окошечко, а потом, тяжело дыша, отпирал засов и впускал.

Я люблю танцевать. И «Танго» подходил для этого как никакое другое заведение. Музыка, громкая и ритмичная, пульсировала у меня в ушах, а на танцполе, словно морские водоросли, подхваченные волной, извивались горячие и потные тела, повинуясь звуковым вибрациям.

Мы танцевали всю ночь. Мне нравилось танцевать с Марком, мне нравилось смотреть, как он двигается, как смотрит на меня, мне нравилось ощущать жар его тела, когда он прижимался ко мне, целовал меня. Это было похоже на секс.

Наконец, под утро, обессиленные, мы садились в его машину. Наша кожа и одежда источали запах сигаретного дыма. Оглушенные музыкой, мы щурились, глядя на солнце, едва поднимавшееся над городом…

Мы не танцевали с ним вместе на вечеринке у Бетти, несмотря на то что я очень хотела этого, особенно когда заиграла песня Билли Айдола «Белая свадьба» и Пьер выкрутил громкость на полную. Помню, мы слушали эту композицию на полную мощность в машине, направляясь на запад по трассе А-10 в Бель-Иль. Это была наша любимая песня.

Но в тот вечер у Бетти Марк почти что отделался от меня, сказав, что я веду себя неправильно и что мне не следует так налегать на вино, хотя бы на глазах у всех.

Тогда Бетти засмеялась и заявила: «Похоже, Энни, ты тоже ни капли не изменилась, по крайней мере именно в этом смысле».

Я отвернулась, потому что слова Бетти укололи меня. Я посмотрела на Пьера, как он один, уже прилично набравшись, танцевал, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, словно медведь гризли, а дети смеялись над ним.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Если бы я могла смеяться, я бы смеялась. Ведь того, что случилось между ними, между Марком и Бетти, еще не случилось. По крайней мере, пока.

Только Марк забыл об этом.

Как ни смешно об этом говорить, но Марк сам попался. Сам выдал себя с головой. Ему никогда не пришлось бы признаваться. Но он и представить не мог, что тайным любовником Бетти мог быть кто-то другой, не он. Поэтому совершенно естественным образом Марк предположил, что он единственный, у кого был роман с моей лучшей подругой.

* * *

Марк начал свою исповедь.

Я тихо сижу за столом на кухне. Слова быстро срываются с губ Марка. Он словно старается быстрее избавиться от той отвратительной тайны, которую так долго скрывал от меня, Марк наконец сбрасывает с плеч этот огромный, тяжелый камень.

А я его исповедник. Ничто не может меня ранить, теперь я выше этого…

Это рассказ о другом мире, о другом времени — легенда, которой никогда не было. То, о чем он рассказывает мне, лишь недостающее звено в цепи событий, о которых я уже слышала. Вырванные страницы, которые теперь нашлись. Я знаю все эти слова, будто слушаю, как Чарли в сотый раз пересказывает мне свою любимую историю «Бананы в пижамах». Я знаю, как начнется фраза и чем она закончится. Я помню, как это было тогда, как Марк впал в мрачную депрессию в Сиднее… как из жизнерадостного молодого парня превратился в молчаливого и мрачного мужчину. «Он страдает», — сказала мне Бетти тогда. «Да, — согласилась я, — он страдает».