Действительно ли была та гора? - [20]

— Даже если вы угоните всех оставшихся в Сеуле людей, наберется не больше нескольких сотен человек. Вы что, думаете, что несколькими сотнями людей сможете отомстить нескольким миллионам?

— Я считаю, что гораздо важнее не число людей, а то, насколько сильна в них жажда мести, — сказал Шин и подложил несколько полешек во вспыхнувший огонь.

По его унылому лицу, не похожему на лицо человека, горевшего желанием мстить кому-либо, волнами пробегали колеблющиеся мрачные тени. Он сладко зевнул. Считая это удобным моментом, я пожелала ему спокойной ночи и быстро выскочила на улицу.

Олькхе не спала, дожидаясь моего возвращения. Едва увидев меня, она торопливо спросила: «Ничего страшного не произошло?» Спросив, что страшного могло произойти, я собралась на этом закончить разговор, но, увидев спокойно спящую мать, внезапно почувствовала, как ненависть переполняет меня. Я не смогла сдержать порыв гнева и стала с силой трясти ее. Разбудив мать, я громко, с обидой в голосе, почти срываясь на крик, сказала:

— Мама! Мама, как можно так спокойно спать? Как вы могли так поступить?

— Что? Что я такого сделала? — недовольно пробормотала спросонья мать, сладко зевая.

— Только что… Я говорю о разговоре с господином Шином. В этом безумном мире беззакония вы можете так спокойно спать, когда ваша дочь пошла с конюхом, невесть откуда взявшимся посреди ночи? Вы знаете, что я вызвалась пойти вместо сестры не только из-за детей? Я хотела защитить ее, я боялась, что он ей навредит! Если даже девушка, не бывавшая замужем, подумала об этом, о чем же думали вы? Если я заступилась за сестру, разве вы не должны были заступиться за меня? Почему вы ничего не сделали?

Не сдерживая себя, я спустила на нее всех собак. Чем больше я говорила, тем больше злилась.

— С тобой ведь ничего страшного не произошло? — испуганно спросила мать, после того как я закончила свою гневную тираду.

— А что могло произойти?

— Хорошо, я знала, что ничего страшного не случится, поэтому и не беспокоилась. Я бы пошла вместо тебя, если бы он был не из армии северян, а из национальной или американской армии. Я пошла бы вместо вас обеих, — сказала она, словно фанатик, готовый на все, и замолчала.

Временами мать говорила так, словно верила в коммунистическую партию больше, чем члены коммунистической партии, что вводило в заблуждение окружающих. Я была так возмущена, что сил на разговор о предстоящих трудностях у меня не хватило. С такой матерью и братом, у которого единственной защитной реакцией было заикание, нам с племянниками скоро снова предстояло пережить кризис, который должен был вновь перевернуть наш мир с ног на голову.

В ту ночь, когда конюх Шин рассказал мне, что в скором времени северяне могут начать стратегическое отступление, поступило распоряжение о составлении списка людей, которые могли эвакуироваться на север. В народном комитете, куда до этого я ходила по большей части для галочки, вдруг стало очень много работы. С тем, что все члены семьи Чжонхи и председатель Кан эвакуируются на север, мы определились практически сразу, а вот что касается моей семьи, то ее оставили в качестве резерва. Конечно, мы приблизительно знали число людей, готовых к эвакуации, но возникла проблема, которую мы не могли предвидеть.

Во-первых, я считала, что не стоило писать в официальном документе, что эвакуация касается даже тех домов, в которых жили только старики. Среди них пять женщин изъявило желание отправиться на север. Это были матери, чьи дети добровольно перешли на сторону КНДР. Мы с председателем думали, что проблем с ними не будет, просто матери последуют за детьми, поэтому мы составили доклад и указали настоящую причину их эвакуации, но мнение вышестоящих органов было другим. Председатель Кан думал, что он перевыполнил план по эвакуации, но, сходив в городской народный комитет или городской комитет партии, он понял, что все оказалось далеко не так. Ему сказали, чтобы он сделал все возможное, чтобы старики не смогли уехать. Я поняла, что эвакуация была организована для того, чтобы угнать молодую рабочую силу. Никто еще ничего не сказал насчет меня, но мне было тревожно, казалось, будто петля сжимается на горле. Председатель Кан, хорошо знавший положение нашей семьи, ничего не говорил об эвакуации, но я ясно помнила слова Шина, и в голову приходили мысли о том, что легко я не отделаюсь.

К счастью, на следующий день после той ночи конюх Шин не появился. Даже постоянные гости — старшина и офицер, часто приходившие в народный комитет, почему-то не показывались. О том, что линия фронта чрезвычайно быстро меняет свое положение, можно было судить, даже сидя в офисе комитета. Народная армия северян отступала, вдоль дороги уже не хватало домов, чтобы расквартировать всех солдат, так что лагерь постепенно перемещался вверх по склону. Однако он еще не добрался до нашего дома. Пустое пространство, находившееся посередине, превращенное в руины во время летней бомбардировки, четко разделяло две деревни: одну, находящуюся на вершине горы, другую — у ее подножья. Наверное, если бы этот дом не был знаком нам, мы бы сюда не переехали. Несмотря на то что даже днем не было видно людей, мы выходили воровать только под покровом ночи. И как бы ни было нам тяжело жить, то, что нас окружали знакомые стены, успокаивало душу. Дом был для нас последним оплотом, охранявшим уклад жизни нашей семьи. Временами становилось грустно, потому что было очень трудно поддерживать даже этот простой уклад.