Девятые врата - [83]

Я помню, как Гогита подносил к лицу стакан с водой маленькой пухлой ручонкой, как терялось за стаканом все личико, а я закрывал глаза и ждал звона осколков… Такое чувство было у меня и сейчас.

Каждый мускул, каждый нерв Майи подчинился одному стремлению. В глазах у нее мелькали искры детского шаловливого упорства. Мы обгоняли и не могли обогнать тень облака. У нас в руках было три чуда человеческого гения — огонь, колесо и мотор. Но облако, которое появилось в мире раньше первых признаков жизни, видимо, чувствовало себя свободнее и увереннее.

И я радовался, что мы не могли его обогнать, радовался нашему поражению. А Майя словно стояла перед самой решающей минутой в жизни, — так ей хотелось победить, освободиться, подняться ввысь и оттуда, с высоты, глядеть вниз высокомерно и значительно.

Она быстро протянула руку и выключила радио, и я понял, что темп музыки мешал ей, замедлял скорость ее стремления, и мы летели навстречу ветру, подъемам и спускам, но облако, подобно времени, убегало от нас.

— Смотри, обгонишь, и нас оштрафуют. — Я попытался пошутить.

— Я должна раздавить эту тень, уничтожить, — твердила Майя.

А у меня перед глазами снова стоял Гогита. Как радовался бы он сейчас — смеялся, хохотал…

…Однажды я проснулся на рассвете. Было уже темно, но за занавеской, между буфетом и книжным шкафом горел свет. «Наверное, Гогита оставил, — подумал я, — читал перед сном и забыл…» Я приподнял занавеску и вижу — Гогита сидит, уставясь в последнюю страницу толстой книги, и из глаз у него текут слезы. Всю ночь он просидел над «Спартаком»… Наверное, плакал над сценой гибели героя… Я тихонько опустил занавеску.

— Обогнали, обогнали! — неожиданно воскликнула Майя и, на секунду оторвав руки от руля, подняла их вверх. — Я же говорила тебе, что догоню!

Мы мчались по мосту через реку Пция, по длинному мосту с белыми перилами. В самом деле, тени облака не было видно. Он куда-то исчез, этот черный безумный заяц. Я только хотел присоединиться к Майиной радости, как вдруг слева, на склоне холма, я увидел мою тень… Да, мою, потому что моим было это облако, потому что опять оно неслось впереди, скашивая по пути нивы. Только теперь оно сменило направление или дорога наша убежала от него и свернула куда-то в сторону. Я поглядел на Майю. Она изменилась в лице, странно заблестевшими глазами поглядела на меня, и мне показалось, что… Нет, клянусь чем угодно, ничего, кроме упрека, не выражали ее глаза. Она вся сникла, потеряла охоту говорить, и я понял, что Майя покорилась судьбе.

Майя покорилась!

До самого Тбилиси за рулем сидел я.

Городские шумные улицы вернули Майе хорошее настроение. Она наклонилась ко мне, поцеловала в плечо и прошептала:

— Бакар, пойдем куда-нибудь сегодня вечером. Мы так давно нигде не были!

Я улыбнулся.

3

Пока первый проекционный аппарат останавливался окончательно, Гурген успевал заряжать второй. Узкий пучок света, словно спасаясь из плена, проникал в четырехугольное окошко, вырезанное в стене, сказочным дэвом рос, расширялся и бросался на экран по ту сторону зала.

Зрители не замечают, как один аппарат сменяет другой, и Гогита раньше не замечал. А из будки киномеханика все видно. Проходя сквозь четырехугольное окошко, узкий пучок света распускается лучами, разделяется, словно пальцы на руке, эти пальцы разрывают голубые клубы табачного дыма, поднимающегося над партером, и заставляют людей на экране двигаться, разговаривать, смеяться.

Гогита стоит на коленях на табуретке и смотрит через тесное окошко киномеханика на экран. Там давно уже заперты в большой комнате люди, они ищут предателя. На первом сеансе Гогите удалось посмотреть только две части. Тогда собравшиеся подозревали человека, который все время смеялся. Потом они допрашивали красавца, одетого в поповскую рясу. Но оба оказались невиновны. Теперь обвиняли совсем другого, и Гогита затаив дыхание глядел на экран.

— Иди, Гогита, а то не успеешь! — Легкое прикосновение руки Гургена показалось Гогите ударом. Он не сдвинулся с места.

— Ты слышишь, пора идти! В воскресенье, когда работать будет другой, придешь и посмотришь от начала до конца…

Огорченный Гогита с трудом заставил себя спуститься со скамейки.

— Гурген, а что такое камин?

— Камин — ну, печка такая… А ты думал — камень? У камина стоял руководитель подполья, как раз в ту минуту, когда ворвались фашисты… А ну, скорей, одна нога здесь, другая — там! А не то бобина уже кончается!

Гогита взял белую круглую металлическую коробку и спустился по лестнице. Вскоре он появился в партере, пробежал, согнувшись, между последним рядом и ложами, чтобы не помешать зрителям (хотя если бы он на цыпочки поднялся — и то бы никому не помешал). Зал был обнесен деревянной оградой. У входа стояла тетя Марго и, раскрыв рот, смотрела на экран. Она и не заметила, как пробежал Гогита.

«Это потому, что я выхожу, — подумал Гогита, — а ну, пусть войдет кто-нибудь, моментально за шиворот схватит».

В саду было много народу — кончилось первое отделение концерта, и публика вышла подышать. Гогита с трудом пробирался между гуляющими. Он, кажется, кого-то толкнул, и только пройдя уже несколько шагов извинился, удивив запоздалой вежливостью совсем другого человека. Мысли его вертелись вокруг фильма и той большой, запертой комнаты. Он пытался представить, что произошло потом.