Девятьсот семнадцатый - [6]

* * *

Молодой солдат Айрапет Шахбазов больше всех в отделении горячился и горел жаждой битвы. Он силился первым добраться к турецким окопам. Его мучила жажда мести и крови.

— А, свиное… ухо, — крикнул он на бегу, — проклятые!.. Буду кровь вашу пить… пока ни один не останется… Всех убьем. Всех… всех.

Ветер с силой рвал полу его шинели, точно стараясь сорвать ее с плеч. Грохот боя заглушал его голос.

У Айрапета лицо темное, с постоянным темным загаром, небольшой с горбинкой нос был в складках, горели глаза, узко поставленные, как у птицы.

— У, свиное… ухо! — продолжал кричать он, грозя кулаками вверх.

Ловко прыгая с камня на камень, он не падал, не спотыкался и только изредка задерживался, чтобы пострелять вверх по турецким окопам.

Ближе всех к Шахбазову бежал солдат, менее ловкий, мешковатый, широкоплечий, по фамилии Хомутов. Он бежал, держа винтовку наперевес, без всякого воодушевления. Его курносое, с редкой льняной бородкой лицо выражало только внимание.

— Ложись! — командовал взводный.

Заслышав приказ, солдаты припадали на снег, пряча головы и тела за камни и льдины. Шахбазов и Хомутов рядом припали за скалу. Шахбазов недовольно ворчал, и голос его звучал, как клекот птицы:

— Зачем остановили? Хочу добраться к туркам… Хочу кровь их пить… Чтобы ни один живой не остался.

— Ишь ты, кровопиец! — изумлялся Хомутов, силясь согреть руки дыханием. — И чего ты их так?.. Тоже народ. Хоть и Азия. Ух, ну и круча! Которые уцелеют, пока дойдут… И чего ты их так? Какая прибыль тебе?

— Эх ты, — гортанной скороговоркой ответил Шахбазов. — Враги они. Мать зарезали… Отца зарезали… Сестру зарезали… Братьев зарезали… Села сожгли… Вот за что. И тебя убьют… подожди.

— Ну-к что ж! На то война, чтобы людей убивать. А ваш брат Кинтоша тоже ихнего брата не жалеет. Сам видел. Вот оно что! Страсть как холодно. А ты все резать да резать!

— И будем резать! И будем… И еще как! — уже кричал Айрапет и, обращаясь к невидимому врагу, вдруг заорал во все горло: — А, свиное ухо!.. Вот доберусь, подожди…..

— Цепь, вперед! — послышалась команда взводного.

Солдаты повыскакивали из-за прикрытий и, держа винтовки наперевес, снова побежали в гору. И опять Айрапет Шахбазов мчался впереди всех, размахивая винтовкой, крича угрозы.

* * *

Штаб полка решал оперативные вопросы, стоя на открытом снежном холме в версте от боя. Были тут командир полка, полковник Филимонов, пожилой мужчина с седой щетиной обледенелых усов, начальник штаба полка капитан Кобылкин, бородатый, краснощекий человек, с двумя георгиевскими крестами поверх дохи, и адъютант полка, моложавый, усатый подпоручик Ястребов.

Все они кутались в шубы и, ежась от холода, вели разговор.

— Досадное недоразумение, господа офицеры, — цедил сквозь ледяшки усов полковник. — Мы, оказывается, в потемках не разглядели как следует приказ из штаба бригады. Оказывается, нам приказано отступить по стратегическим соображениям, понимаете, не Айран занять, а отступить. Так и написано, вот смотрите, отступить на Тайран. А это верст сто отсюда, не ближе. А мы вот сейчас ведем атаку.

Офицеры молчали.

— А жаль… — продолжал полковник. — В принципе отступать не люблю, нужно по-суворовски… Ишь, как мчатся наши орлы. Прямо небо штурмуют. Пустяк занять Айран. — Пассаж, нечего сказать… Брр-р, холод!

Офицеры продолжали молчать.

— Ну и олухи, извините меня за откровенность, господа. — Олухи, говорю, сидят у нас в штабе бригады. Видите ли, растерялись! Там какие-то слухи из Петрограда идут — вот и растерялись. А что, если нам не послушаться приказа?

— Отрежут турки, господин полковник, — сказал начальник штаба, усиленно массируя и без того красную щеку. — А сил мало. Потери сегодня, по скромным подсчетам, человек триста, не считая обмороженных. Опасно, могут отрезать…

— Отрежут! Моих-то орлов отрежут? Да не будь я полковник Филимонов… Меня знают в армии… Меня сам Николай Николаевич знает… Да не будь я… что… что…

Офицеры молчали, отвернув в сторону головы.

— Хотя, действительно, отступить следует, — помолчав, заявил полковник. — У меня коньяк весь вышел. Скучища-то какая! Ну, что ж, подпоручик, отдайте приказ об отступлении. И догоняйте нас, мы с капитаном уже… уже отступаем.

— Слушаю-с, господин полковник.

* * *

Командир взвода поручик Соколов бежал впереди цепи, как хороший горец. Взвод еле успевал за ним. На ходу поручик кричал, поворачивая свою восторженную голову то в сторону вершины горы, где засели турецкие цепи, то в сторону взвода, размахивая наганом, и кричал:

— Ура, ребята!.. За Русь святую!.. За царя-батюшку!.. Не посрамим… Вперед, друзья, на нас смотрит вся Россия!

Слова его долетали к бойцам, но не вызывали подъема. Солдаты шли в атаку с таким видом, точно они исполняли неприятное, но нужное дело.

— Братцы, вперед! За Россию! Докажем туркам! Вперед, ура!

— Уррра, — лениво прокатывалось по цепи.

У небольшой скалы, точно грозящий кулак выпиравшей из-под земли, взвод неожиданно наткнулся на передовую засаду неприятельских войск. С криком «ура» бросились солдаты на красные фески и, не стреляя, штыками быстро прикончили их. А в конце схватки ранили поручика Соколова. Шинель офицера мигом покрылась кровью. Поручик пошатнулся, но в ту же секунду выпрямился и, раскачиваясь, зашагал вперед. Смертельно бледное лицо его вдруг загорелось румянцем. Заискрились черные глаза. Он левой рукой зажал свою рану, а правую высоко выбросил вверх и с криком: «Вперед… герои! Ура!» — рванулся вперед.