Девятое мая - [2]

- Мой. Только не Железный, нет, не дали, это Мерит Крейц, как это, за услуги.

- За заслуги, верно?

- Да. За заслуги. Только нет этого, сабля, меч. Второй класс. Вроде ваша звездочка.

- Не очень-то, - усмехнулся Карташов, у него была именно "Красная Звезда". - У нас считался бабьим орденом - сестричкам давали, связисткам, командирским пэпэжэ...

Они опорожнили все бутылки, остатки от вчерашнего и Хельмут, отяжелев вдруг, сказал:

- Знаешь, я, кажется, опять спать. По-ке-ма-рю, по-вашему.

- А ты по-нашему здорово шпаришь. Почти без акцента. Сколько в плену пробыл?

- Восемь год.

- Где?

- Сибирь. Недалеко Омск.

- Не был, не был в тех краях...

- А я вот был. Даже любил.

- Что любил?

- Не что, а Катю.

- Катю? Русскую?

- Русскую. Подавальщица.

Карташов хлопнул Хельмута по спине.

- Хорошо тому живется, кто с молочницей живет... Не плохо устроились, кригсгефангены...

- Да, вашим хуже было.

Карташов хотел что-то ответить, но раздумал.

- Ладно, ложись. А я разминочку сделаю, воздухом подышу.

- У нас тут парк рядом, хороший, лебеди плывут.

- Лебеди, лебеди... А где твоя жена, фрава?

- Нету...

- И не было?

- Была...

- И?..

- И нету...

Помолчали.

- Ладно, я пошел... Дай мне денег каких-нибудь, у меня только франки.

Хельмут стал рыться в карманах пиджака. Что-то нашел.

- Не загуляешь?

Карташов рассмеялся:

- С моим-то немецким?

- А водка по-немецки тоже водка. Пол-литра я тебе дал, даже больше.

Карташов сделал вид, что обиделся.

- За кого ты меня держишь? За алкаша, что ли?

- Вот именно...

Оба рассмеялись.

- Не хами, фриц. Шлафен, шлафен, а я немного шпацирен. Нихт дринкен...

Но "нихт дринкен", не пить, не получилось.

Парк был пуст, киоски закрыты. Ну лебеди, ну утки. Лебеди такие красивые, изящные в воде, на берегу оказались вдруг грузными, неэстетичными, лениво топающими вразвалку и очень агрессивными, всё время ссорились между собой... Тем не менее, покормил их какими-то крошками, оказавшимися в кармане.

Да, забавно все это, - думал Карташов, обойдя весь пруд и примостившись перекурить в какой-то беседке, он не любил курить на ходу. Забавно... Через сорок лет, в каком-то Гамбур-ге, проснуться и обнаружить рядом стакан водки, ну, не стакан, пол-стакана, и очищенный мандарин, а потом продолжать опохмелку с гитлеровским кавалером Креста ,,3а услуги", правда, говорит, без мечей, с обер-лейтенантом, который фотографировал тебя, старшего лейтенанта, со своей чертовой "рамы", с первыми лучами солнца появлялась она над твоим Мамаевым курганом... Бывает же такое... Он, этот самый, как выяснилось, Хельмут, а не Дирк, еще на вернисаже подошел к нему и ,весело улыбаясь, спросил: "Я слыхал, вы тоже сталинградец. Где стояли?" Потом, на приеме у Дирка, всё подливал и подливал. Ненадолго возле них появился и писатель, - "А нельзя на троих?", - тот самый, за которым надо было следить, он тоже оказался сталинградцем. Но вскоре куда-то исчез, так и не выяснив с Карташовым, были ли они соседями на Мамаевом кургане. Успел, правда, рассказать, про письмо от одного немца, который тоже воевал в Сталинграде. У вас в книге, пишет, рассказано о том, как герой, вернувшись из госпиталя, обнаружил в штабной землянке трофейный аккордеон. "Так вот, в Шестой нашей армии, аккордеон был только у меня и меня часто приглашали то туда, то туда. Потом меня ранило и эвакуировали в тыл. А аккордеон остался. Не о нем ли вы написали? И какова его дальнейшая судьба?" Ничего себе фриц?

Выяснилось вдруг, что нет сигарет. И сразу же появилась цель. (Вторая, подспудная, тут же всплыла и присоединилась). Вышел через другие ворота на улицу. Чистенько, подметено, ни бумажки, ни собачьей кучи - не Париж, нет но всё, будь оно неладно, закрыто. Не без труда обнаружил какого-то немца "сигаретен, сигаретен?" Тот задумался, потер переносицу, сказал "хабен" и указал на трамвайную остановку. "Цвай унд драйциг, битте". Карташов понял, что тридцать вторым номером надо добраться до гавани, до порта. Трамваи, слава Богу, уже ходили. Подошел 18-й, 16-й, наконец, 32-й, длинный, желтый, с рекламой на крыше "VODKA PUSCHKIN". Весьма символично, подумал Карташов и сел в пустой вагон.

Ехали долго, через весь город, позвякивали на каждой остановке. Пассажиров почти не было, два-три за всю дорогу.

Наконец, приехали. Вагоновожатый сказал: "Энд-стацион" и вышел. Карташов тоже.

Краны, краны, краны... Пароходы. Очень много. Один вплотную к другому. Карташов ожидал моря, но оказалась река, очень широкая, но река. Эльба... Гамбург стоит на Эльбе - вспомнил школьную географию. Ну и черт с ней, с Эльбой, где же тут кабак? И кабак обнаружился. Под названием "Акапулько". Это сразу же как-то развеселило.

"Морген!" - сказал он, входя в "Акапулько". "Морген", - ответил из-за стойки толстый хозяин в удивительно чистом фартуке.

- Сигаретен. "Голуаз" унд айн бир, - и, подумав, добавил, - битте!

Ему принесли очень высокую кружку очень холодного пива, но "Голуаз" не оказалось и вместо него дали "Кэмэл", тоже крепкие. Потом попросил зачем-то газету - "цайтунг!" - и перед ним положили на выбор три цайтунга, все на папках. Он выбрал ту, где было больше фотографий и стал их рассматривать.