— Юра… — позвала мать. Она стояла в дверях. Она вернулась из города.
Юра поглядел на нее. Морщины стянули глаза. Снег растаял на волосах, и мокрые волосы прилипли к щекам. Лицо от этого сделалось особенно худым и бледным. Уголки губ дрожали. Недокрашенные помадой, они тоже были особенно бледными.
Она слышала конец разговора между Юрой и Вано.
— Если ты ищешь виноватых, то это я. Одна я! И не надо ни о чем спрашивать Ивана Никитовича.
«Ты часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь…» — И Юра выбежал из кабинета.
Он не хотел больше ничего знать!..
12
Василий Тихонович дал программированные вопросы по инфразвуку и молекулярному движению. Кто закончил отвечать, мог заниматься чем хотел.
Лена писала письмо Григорию Петровичу, отцу Юры. Как староста класса.
«Мы все очень любим Юру и поэтому беспокоимся за него. Он такой…» Лена подумала и написала: «неровный», и прибавила: «сейчас». И потом дальше: «Мальчики, они неровные в эти годы. Оправдываются, что…»
Лена остановилась, подумала и зачеркнула «оправдываются, что…».
Вера Николаевна просила Лену написать письмо. Вначале хотела сама, а потом передумала. Вызвала Лену. О письме никто не должен знать. Ни в классе, ни вообще.
Лена и Юре ничего не сказала. А зачем? Начнет Кричать, что опять вмешиваются в его личную жизнь…
Когда человек не может разобраться в близких ему людях, в их поступках и тем более когда эти близкие собственные отец, мать и отчим, он мучается сам и мучает других близких, хотя бы друзей по школе.
Лена достала из портфеля тетрадку, в которой собирала высказывания писателей, ученых и общественных деятелей. Нашла слова Хемингуэя и переписала их в письмо: «Каждый, кто ходит по земле, имеет свои обязанности в жизни». Она уважала Хемингуэя, и он должен был помочь ей. И еще она уважала Сент-Экзюпери. «Любить — это значит не смотреть друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении». «В любви нет больше и меньше» (Л. Толстой). «Смейся, и я скажу, кто ты» (М. Ларни).
Много хорошего в тетрадке.
Юра не пришел в школу. Может быть, заболел, а может быть, не подготовился к вопросам по физике.
Занятие Василий Тихонович проводил совместное — 9-й «А» и 9-й «Б». Неподалеку от Лены сидел Шалевич. Около него — Генка Хачатуров. Ответы на программированные вопросы они уже закончили и тихонько говорили о своем. Конечно, о баскетболе.
— Надо сдублировать противника. Создать сборную из своих игроков, вроде это противник, и играть с ней.
— У них в зале жесткие кольца. Мы не привыкли. И стартовая пятерка была не та.
— Смотри, у меня таблица. Я сделал. Штрафные броски — сорок восемь процентов, броски со средних дистанций — двадцать пять процентов, подбор мячей на чужом щите — тридцать процентов.
— Наша команда не дошла до пика спортивной формы.
«Опять проиграли, оправдывается», — подумала Лена.
Василий Тихонович ушел из класса. Сказал: кто не закончил ответы — пускай заканчивает и принесет в учительскую.
В школе дискутировали, как лучше все делать, по-новому, по-современному. А Василий Тихонович уже не дискутировал, а поступал так, как считал правильным. Ввел программирование. Собирал на свои занятия оба класса — 9-й «А» и 9-й «Б».
«Настоящий современный ученик, — говорил Василий Тихонович, — школьную программу-минимум должен пройти быстро и работать самостоятельно над внепрограммными темами. Учиться надо в будущем времени! Наши несовершенства — это испытание нашей жизнеспособности!»
Он не запрещал Саше заниматься на своих уроках решением теоремы Ферма. И даже спорил с Сашей о теории чисел и о пифагоровых тройках. Саша не сдавался и выдвигал свою теорию чисел и пифагоровых троек. Говорили, что на педсоветах завуч Антонина Дмитриевна жаловалась на Василия Тихоновича — он объединенными занятиями путал ей расписание.
И в дневнике школы он делал свои резолюции. Подменял директора этими резолюциями. Вера Николаевна только смеялась, постукивала о зубы тоненьким карандашиком. Ведь никто не знал, что это смеялась и девчонка из 9-го «А»…
К Шалевичу и Хачатурову подошла Майя. Поглядела на их баскетбольные проценты:
— Жалобы турка!
— Знаешь что… — закричал Шалевич. — Знаешь что…
— Ап! — засмеялась Майя и подошла к Лене: — Не кончила?
— Кончила. Письмо пишу. Деловое.
— Бал будет. Слыхала?
Лена убрала письмо. Если подошла Майка, то уже не напишешь ничего.
— Платье сошью. И туфли к нему золотые.
— Как — золотые?
— Покрашу бронзовым порошком. Продается в нефтелавках.
— Ну Майка!..
— Старенькие летние туфли покрашу, и все. Эскиз. Только ты молчи.
— Лена, — толкнул Лену сзади Сережа, — электроновольты в эргах?
— Соображай, ребенок! — засмеялась Майка.
— У меня все соки в рост, Маечка.
— Шалевич возьмет в команду. У них с процентами что-то.
— Опять! — вскипел Шалевич. — Выкатывайся из класса и не мешай…
— «На тебе сошелся клином белый свет…» — пропела Майка.
Потом снова начала говорить Лене о платье и туфлях.
— Летом у меня были сиреневые с полосатым каблуком. Это я сама. Акварельными красками.
— О чем вы здесь, девочки? — подсела на край парты Жирафчик. Она тоже закончила работу.
— О платье. Для бала.
— Придумай для меня платье, Майя.
