Девять уроков - [37]

Я на мгновение задумался, усиленно растирая пальцы ног.

– Пожалуй, – сказал я наконец. – Надо заранее готовиться к тому, что дети не всегда будут тебя слушаться. Как бы трудно это ни было, но порой нужно предоставлять им право выбора, даже если выбор этот кажется тебе на редкость глупым. Ну, как?

– В один прекрасный день из тебя получится превосходный инструктор по гольфу.

На этом наш седьмой урок подошел к концу.

Глава 17

Шагая по фервеям жизни, нужно порой останавливаться, чтобы понюхать розы, поскольку играешь ты всего один раунд.

Бен Хоган[30]

7 августа 1978 года. Доктор Муди до сих пор не выписал Джессалин из больницы. Врачи уже не сомневаются, что рак, находившийся в состоянии ремиссии, вновь обрел былую силу. Непонятно только, как далеко он успел распространиться. Огаста ужасно скучает по маме. Я делаю все возможное, чтобы совмещать работу и уход за сыном, но это не так-то просто. Я непрестанно молюсь о том, чтобы Джессалин выздоровела… нам с Огастой ее очень не хватает.

* * *

23 августа 1978 года. Сегодня утром Огаста храбро сел в автобус и поехал в подготовительную школу. На мой взгляд, он еще слишком мал для настоящего обучения. С другой стороны, он сможет общаться с другими детишками, и это хотя бы на время отвлечет его мысли от матери.

Несмотря на усилия врачей, состояние Джессалин ухудшается. Вчера мне сообщили, что рак вышел за пределы эзофагуса, затронув окружающие ткани. Но как далеко он распространился, никто не знает.

Два дня назад у Джессалин пропал голос. Теперь она может только писать записки. Сердце у меня разрывается при виде того, как эта чудесная женщина вынуждена говорить своему сыну слова любви с помощью ручки и бумаги… тем более что он еще не умеет читать.

* * *

27 августа 1978 года. Сегодня в школе у Огасты был особый день. Учительница предложила выступить тем ученикам, которые хотели поделиться с одноклассниками чем-то важным. Этим утром, собирая сына в школу, я не сомневался, что он прихватит с собой игрушечный ветеринарный набор, чтобы показать его другим детишкам. Но Огаста остановил свой выбор на маленькой фотографии Джессалин. После занятий мне позвонила учительница и спросила, все ли у нас в порядке. Оказывается, Огаста сообщил ученикам, что принес им фотографию мамы, поскольку она лучшая мамочка на свете, но очень скоро она уйдет от нас и уже никогда не вернется назад. Маленькая девочка спросила, почему она собирается уйти и куда именно, но на это Огаста ничего не ответил. Сказал только, что в этом другом месте она будет очень счастлива.

* * *

31 августа 1978 года. Я боюсь даже браться за ручку, чтобы события, изложенные на бумаге, не стали еще реальней. Больше всего мне хочется уснуть, а затем проснуться и обнаружить, что все случившееся было лишь дурным сном.

Сейчас два тридцать ночи, но поскольку я не могу – не в состоянии – спать, лучше уж я как следует опишу этот день, чтобы память о Джессалин осталась со мной навсегда.

После обеда я забрал Огасту из школы и отвез в больницу, чтобы он мог побыть немного с матерью. Самому мне пришлось отправиться на работу. Позже, когда я вернулся, в коридоре меня встретила медсестра. Она сказала, что Джесс стало хуже, и врачи не знают, как долго еще она сможет протянуть. Я зашел в палату и увидел, что Огаста мирно спит в кресле. Джессалин тоже дремала у себя на кровати. Лицо у нее было бледным, а дыхание еле слышным.

Я легонько поцеловал ее в лоб, после чего опустился на колени и излил свое сердце Господу Богу. Я молил о выздоровлении Джессалин, предлагая, если нужно, взять взамен мою жизнь. Без особой охоты завершил я молитву так, как учили мои родители: «Да будет воля твоя». Я произнес вслух эти слова, но в душе у меня все кричало: «Да будет воля моя! МОЯ! Эта женщина – все для меня, для тебя же она – одна из миллионов. Так оставь ее мне!» «Аминь», – безнадежно заключил я.

Должно быть, я произнес это слишком громко, поскольку в этот момент кто-то легонько потянул меня за волосы. Обернувшись, я увидел, что Джессалин уже не спит. Улыбка у нее была слабой, но такой же прекрасной, как в тот день, когда мы впервые повстречались.

Сунув руку в широкий карман килта, который я не успел переодеть после ресторана, она достала оттуда мяч для гольфа и колышек. Было видно, каких усилий ей стоит каждое движение. И все же она схватила ручку и начала что-то писать на колышке и мяче. Покончив с этим, она вручила мне оба предмета.

На колышке виднелось всего две крохотных буквы: «Л.У.». Это значит Лондон Уитт. На мячике было написано: «Огаста». Джессалин, лишенная своего чудесного голоса, указала сначала на меня и на колышек, а затем на мяч и Огасту. Наконец, из последних сил, она положила мячик на колышек.

– Хочешь, чтобы я научил его играть в гольф? – спросил я. – Не волнуйся, под моим руководством он станет лучшим в мире игроком!

По щекам у Джессалин заструились слезы. Потянувшись, она сжала мои руки вокруг мяча, после чего мужественно улыбнулась… А в скором времени ее не стало.

И вот я сижу дома, наедине со своими мыслями, которыми мне даже не с кем поделиться. Почему это произошло? Почему доктора не спасли Джессалин? Почему добрый Бог позволил ей страдать? Бесконечные почему… Миллионы вопросов, и ни одного ответа.