Девять - [34]

– А тот, что на кухне с Беатой?

– Знакомый.

– От нее уже толку не будет. Мог бы выйти толк, но не выйдет. – Он покосился на Павла и вопросительно вскинул голову.

– Тоже знакомый. Пришли себе обед приготовить.

– Шо уготовить?

– Обед. Сказала же. У нее мать.

Тип хлопнул себя по коленям и сказал:

– Вот видишь, Люсенька, как хорошо быть сиротой. Не надо по чужим людям таскаться. – Он достал сигареты и закурил в полной тишине – ему, видно, все это было в кайф, он преспокойно затягивался, выпуская дым и наблюдая, как тот висит в воздухе. То ли чего-то ждал, то ли просто сидел, зная, что и они будут сидеть здесь до тех пор, пока ему не вздумается сказать слово или сделать жест. Большой, плечистый, молодой. Любил, чтоб все играло, чтоб все было как надо. Докурил, раздавил окурок, встал, подошел к окну и поманил пальцем Люську. Вынул что-то из напузника и подал ей, а потом сказал, не громко и не тихо: – Тут сто кусков. Вечером заберу. Не хочу с этим шататься по городу.

Девушка взяла, мгновенно взвесив пачку на ладони, потом открыла шкаф и воткнула между белыми простынями.

– Хорошо, – сказал парень, засунув руки в карманы спортивных штанов и наклонив голову, словно соображая.

– Хорошо. Теперь иди и скажи им, чтобы валили отсюда.

Девушка пожала плечами и прислонилась спиной к шкафу:

– Сам скажи. Я против них ничего не имею.

– Я тоже, но пусть сваливают.

Двадцать шестой миновал Киевскую и въехал под мост. Молодой солдат, стриженный «под ноль», с рюкзаком на плече, беспокойно озирался, считая в уме остановки. Только у Агентства он решился обратиться с вопросом к старушке в мохеровом берете.

– О-о-о, так вы уже проехали. Ничего, выйдете на следующей и налево, вернетесь по Любельской.

Солдат вышел у Рогаток, вдохнул стоящий в воздухе сладкий шоколадный аромат, идущий от «Веделя»,[49] и ему захотелось плакать.

В это время из Повисля отправилась электричка. Она катилась через железные пролеты, напоминая сонные американские горки. Блондинка с зеленой тряпичной сумкой на коленях пыталась заглянуть в окна дома по улице 3 Мая, но стекла были словно черные зеркала. Дальше внизу будет вода, поэтому она зажмурила глаза, и желудок привычно подкатил к горлу. Она шепотом отсчитывала удары колес по рельсам. После сорок третьего, она знала, начинается другой берег, и глубоко вздохнула.

– Дело твое, – сказал парень и встал. Прикрыл за собой дверь.

Павел стал прислушиваться, но девушка снова включила музыку и задвигала бедрами, глядя в окно. Глаза Павла блуждали между ее бедрами и дверцей шкафа. Ему чудилось, что он чует запах мускуса, исходивший от ее подмышек, но все перекрывал запах плотной, утрамбованной стопки жестких, накрахмаленных в прачечной простыней. За дверями что-то происходило. Он ничего не слышал, но ощущал вибрации и тревожный гул. А потом сквозь музыку пробились какие-то реальные звуки, но их происхождения он понять не мог. Звуки усилились, но музыка их подхватила, разнесла по комнате и перетопила в свои собственные. Павел отвел взгляд от стеклянной матовой двери и снова сосредоточился на бедрах девицы и дверце шкафа. И тут за дверью что-то быстро передвинули, по воздуху всей квартиры прокатилась волна, и все утихло.

Парень вышел из кухни и уселся на свое прежнее место, а девушка выключила музыку.

– Тебе придется там прибраться, – сказал он. – Эта дрянь вылилась. Новые штаны… – Он рассматривал небольшое пятно, натянув ткань на ляжке. – Хорошо, что широкие, а то бы обварился.

Вдруг он обернулся к Павлу, словно только что увидел.

Сощурив водянистого цвета глазки, он с минуту буравил его неподвижным взглядом, а потом широко осклабился:

– Ну, как делишки? Идут? Что новенького?

Павел почувствовал горячий язык у себя на спине. Тот лизал его снизу, от ног, по спине, плечам, по шее сзади. Жар на шее, в волосах переходил в огонь.

– Вертишься как можешь, – в конце концов ответил Павел.

– Надо, братишка, надо. Без этого никак. – Качок кивал головой все с той же улыбкой. – Люська, дай что-нибудь выпить, – приказал он девушке, не сводя глаз с Павла. Тот принялся шарить по карманам. Боковым зрением он видел, как девушка направляется к шкафу, но идет мимо него и открывает дверцу бара.

– На. Попробуй моих, – сказал парень и протянул Павлу «Кэмэл», вытряхнув одну, потому что Павел никак не мог вытащить.

Девица поставила перед ними бутылку водки и две рюмки.

– Ему налей. Мне уже надо бежать.

Она сделала, как он сказал, а вторую рюмку поставила на место.

– Ну давай. Да не шугайся ты так, – приглашал кожаный. – Вкусно и полезно. Я бы тоже выпил, но, говорю, не могу.

Павел взял рюмку и почувствовал, как водка течет у него по пальцам. Опрокинул ее прямо в горло, а в голове стучали слова парня: «Мне уже надо бежать».

– Это хорошо, что не всегда можно, а то сам знаешь, как бывает, так ведь?

Павел подождал, пока огонь попадет в желудок, и сказал:

– Точно. По-всякому бывает.

– Ну вот. Сечешь. Люська, еще налей братишке.

Девушка оторвалась от окна и наполнила рюмку. Павел старался понять, что говорит ему этот тип, но смысл от него ускользал. Он различал отдельные слова, тихие и громкие. Они распадались на странные звуки, словно кто-то говорил из колодца или звал в темноте. Павел сосредоточился на его губах. Смотрел, как они движутся, и, когда они ненадолго останавливались, кивал головой или вскидывал брови. Снова смотрел на белые неровные зубы, один был отколот, и там мелькал розовый язык. Иногда рот открывался шире, и он понимал, что тот смеется, и тоже смеялся, следя, чтобы успеть вовремя остановиться и его голос не остался бы один в полной тишине. Павел хотел считать рюмки, но потерял счет. Не мог сосредоточиться: девушка, ее попка, дверцы шкафа, рот этого братана, собственная рука с сигаретой, пытающаяся попасть в пепельницу. Они трое были как три автономных механизма. Так ему казалось. Будто пространство между ними сползло вниз и разделило их так, что они не могли дотронуться друг до друга, даже если бы захотели. У парня были часы, но его руки все время двигались, и Павел не мог сориентироваться, сколько на самом деле времени. Наконец левая рука хлопнула по колену, и он увидел, что уже четвертый час.