Девять совсем незнакомых людей - [135]

Ларс и не думал произносить эти слова.

После его возвращения маленький темноволосый мальчик с карими глазами и чумазым лицом все время возвращался к нему, когда он засыпал, и Ларс тут же, к своему раздражению, просыпался все с той же мыслью в голове, словно его каждый раз посещало новое откровение: мальчик вовсе не хотел показывать ему что-то страшное из прошлого. Он хотел показать ему что-то замечательное из его будущего.

Да что за ерунда! – повторял он себе. Ничего я не другой. Все дело в наркотиках. Я принимал наркотики и прежде. Это была галлюцинация, а никакое не откровение.

Но вот теперь Рэй стоял в кладовке и убирал оттуда всяческую бакалею, все эти белковые коктейли, и Ларс услышал вдруг срывающиеся со своих губ слова: «Я вот все думал о ребенке».

Он увидел, что рука Рэя остановилась. Консервная банка с томатами замерла в воздухе. Рэй не сказал ни слова. Он не шелохнулся, не повернулся.

– Может, стоит попробовать, – сказал Ларс. – Может быть.

Он чувствовал подступающую к горлу тошноту. Если Рэй сейчас повернется к нему, если обнимет его, если посмотрит на него с любовью, радостью и требовательностью в глазах, то Ларса определенно стошнит.

Но Рэй слишком хорошо его знал.

Он не повернулся. Он медленно поставил банку с томатами на полку.

– Хорошо, – ответил Рэй, словно ему было все равно.

– Мы поговорим об этом позже, – сказал Ларс, твердо ударив костяшками пальцев по гранитной столешнице – так сильно, что ему стало больно.

– Ладно, – согласился Рэй.

Немного позднее, когда Ларс вернулся в дом, чтобы взять солнцезащитные очки и сказать, что отправляется в магазин, он услышал – ошибиться было невозможно, – как мужчина ростом шесть футов скачет вверх-вниз и визжит в телефон (предположительно своей сестре): «Боже мой, боже мой, ты просто не поверишь тому, что я тебе скажу!»

Ларс остановился на секунду, замер с очками в руке, улыбнулся, а потом вышел наружу.

Пять недель спустя

По телевизору показывали документальный фильм по истории австралийского футбола. Фрэнсис смотрела от начала до конца. Фильм и в самом деле зачаровывал.

Она позвонила Тони:

– Я только что целый час смотрела телефильм про твой спорт.

– Фрэнсис? – Судя по его голосу, он запыхался. – Я тут отжимался.

– Я уже десять раз подряд могу, – гордо заявила Фрэнсис. – А ты?

– Сто, – сказал Тони.

– Хвастаешься, – улыбнулась Фрэнсис.

Шесть недель спустя

НАПОЛЕОН

Наполеон сидел в приемной психотерапевта, адрес которого ему дал его лечащий врач. Он записался на прием в первый же день после возвращения, шесть недель назад, – это была ближайшая возможность. «В этой стране психиатрический кризис», – подумал он.

После возвращения из «Транквиллум-хауса» его жизнь текла, как и раньше: он преподавал, готовил, разговаривал с женой и дочерью, бегал со своей спортивной группой. Его удивляло, что все относятся к нему так, будто он прежний. Бывает, что уши закладывает после полета, вот только у него все чувства были приглушены, не только слух. Его голос словно эхом отдавался в ушах. Небо лишилось цвета. Он не делал ничего, кроме самого необходимого, потому что любое усилие его изматывало. Он засыпал, как только появлялась возможность. А когда вставал по утрам, то ему казалось, будто он связан по рукам и ногам – с таким трудом давалось каждое движение.

– Все в порядке? – спрашивала иногда Хизер.

– Все хорошо, – отвечал Наполеон.

После дней, проведенных в «Транквиллум-хаусе», Хизер тоже изменилась. Не то чтобы она стала счастливее, но спокойнее – точно. Она записалась в кружок тайцзи в парке неподалеку от их дома. Она там была единственной моложе семидесяти. Хизер была из тех женщин, которые не заводят подруг, но в свою пожилую группу она почему-то вписалась.

– Мне с ними смешно, – говорила Хизер. – И они от меня ничего не требуют.

– Да что ты такое говоришь! – вмешивалась в разговор Зои. – Им много чего от тебя надо.

Так оно и было. Хизер тратила немало времени, развозя своих новых друзей от одного доктора к другому и покупая для них лекарства.

У Зои появилась работа на неполную ставку. Она казалась полностью поглощенной своими делами по университетской программе. Наполеон внимательно наблюдал за ней, но знал: опасаться нечего, она была в порядке. Как-то утром, примерно через неделю после возвращения из пансионата, он остановился у двери ванной и услышал прекрасный звук, какого не слышал три года, – его дочь, фальшивя, пела под душем.

– Мистер Маркони? – сказала невысокая блондинка, немного напоминавшая ему Фрэнсис Уэлти. – Меня зовут Эллисон.

Она провела его в кабинет, указала на стул у кофейного столика, на котором лежала книга о планировке сада и коробка салфеток с запахом алоэ.

Наполеон не стал тратить время на пустые слова. Времени у него не было.

Он рассказал ей про Зака. Рассказал про наркотики, которые принимал в «Транквиллум-хаусе», про то, что с тех пор борется с состоянием, которое называет депрессией. Он сказал, что его врач прописал антидепрессанты, что ему, вероятно, и в самом деле требуются антидепрессанты, но иногда трудно выбрать правильную дозировку, это не точная наука, он понимал и принимал это во внимание; он провел исследование, ему известны названия всех брендов, все побочные эффекты, он составил сводную таблицу, если ее интересует, он может показать, и он знал, что иногда в начальный период пациенты не чувствуют улучшения, напротив, им становится только хуже, у них появляются суицидальные мысли, и он понимает это, потому что встречал людей, которые тоже потеряли члена семьи, и, может быть, его сын имел такую же чувствительность, он этого не знал, но он был уверен, что эти люди в пансионате преследовали благие цели, и, вполне вероятно, его депрессия наступила бы в любом случае. Но он чувствовал, что он, вероятно, единственный из всех, кто находился в той комнате, кому категорически, ни в коем случае нельзя было давать коктейль с наркотиком.