Девять опусов о зоне - [4]

В голове профессора опять начали всплывать смутные воспоминания о каком-то иностранном фильме, где действие начиналось в тюрьме. И это страшное слово "тюрьма" на миг парализовало аналитическую деятельность его мозга. А сопровождающие тем временем ввели профессора в небольшой кабинет и усадили на металлическую табуретку, привинченную к полу.

За простым канцелярским столом сидел простой советский человек в сереньком пиджачке, темном галстуке, с аккуратной прической

"канадка" и с обычной перьевой авторучкой в руке. Этот человек не счел нужным представиться Дормидону Исааковичу, а велел его сопровождающим удалиться и обратился к профессору странно.

– Что, Гоша, опять буянишь? – сказал он, постукивая обратной стороной ручки по столу.

– Простите, – привстал профессор, – с кем имею честь?

– Сидеть! – неожиданно рявкнул человек из-за стола, сунул руку в какой-то ящик и извлек огромный черный пистолет, который положил под правую руку на бумаги.

Профессор обомлел.

– Давай кончать это дело по-быстрому, – неожиданно ласково сказал человек. – Дело простое, что нам с тобой его мусолить. Раньше кончим, суд на доследование не вернет, быстрей на зоне отдыхать будешь. А то тут, на киче, какая тебе радость? Ни шамовки толковой, ни солнышка, ни кайфа. Я вот тебе плиту сушняка принес, курево обеспечим без проблем, а?..

– Простите, я вас не вполне понимаю, – на сей раз профессор поостерегся вставать. – Что вы имеете в виду? И почему вы используете такую странную терминологию?

– Ты что, падла, – сурово наклонился к нему человек, – косить вздумал?! Со мной такие номера не проходят. По кандею соскучился?

Сейчас оформим на полную катушку. И основание есть, в камере-то бузил. Колись сука, не тяни вола. Мне всего-то знать надо, когда угнал машину и что еще натворил. Дело твое и без сознанки мертвяк, клиент-то коньки сегодня утром отбросил. Так что по полной раскрутке пойдешь, так или иначе. Но, сам понимаешь, – голос его опять стал доверительно-ласковым, – все надо оформить протоколами, культурно.

Заодно есть еще дельце малое, на полсрока твоего тянет, все равно по поглощению большим меньшего пойдешь. А за дело кайф будет. Ты сейчас как, на игле? Или уже спрыгнул?

– Коллега, – попытался прижать руки к груди профессор,- я искренне рад бы вам помочь, но я совершенно…- Прижать руки к груди не удалось, так как они были за спиной в жестких наручниках. Кольцо наручников, облегающее запястье, имело зловещую тенденцию от рывков автоматически сжиматься. Рывков профессор сделал уже достаточно, поэтому кисти его занемели, а боль в запястьях добиралась до сердца.

– Да снимите вы их, черт побери! – совершенно в не свойственной ему манере рявкнул профессор.

Человек за столом воссиял улыбкой.

– Совсем другой разговор. Наручники, как я понимаю, жмут немного.

Оно, конечно, отрастил грабли-то… Сейчас вызову охрану, снимем. И протокольчик подпишем. Рад, что ты, Гоша, за ум берешься. Да и чего тебе в несознанку идти, когда только за наезд со смертельным ты меньше двенадцати пасок не получишь. У тебя какая ходка-то? Так, седьмая. Да, тут и на пятнашку раскрутиться можно.

Профессор, поглощенный усиливающейся болью, тупо смотрел вперед.

Он не мог ни говорить, ни думать. Состояние его было предшоковым.

Позволю себе вмешаться. Глава эта близится к завершению, все вскоре вполне разрешится, так что позволю. Тем же читателям, которых я уж очень разозлил, делаю уступку: все мои рассуждения будут набраны другим шрифтом, выделены, и вы сможете автоматом их перескакивать, не отвлекаясь от сюжета. Ну, а читатель вежливый, интеллигентный, привыкший к последовательности, порядку… Такому читателю я ничем помочь не смогу.

Я вот что хотел сказать. Автор обычно отождествляет себя с героем. Толстой, говорят, бросив Анну под поезд, долго расстраивался, болел даже, плакал. А теперь представьте, каково это

– отождествлять себя с Дормидоном Исааковичем в сложившейся ситуации…

А профессор в это время находится в новом помещении. Это бетонный стакан с бетонным же полом, тут нельзя ни сесть по-человечески, ни, тем более, лечь. Можно стоять, полусогнувшись. Стоять, когда твои руки скованы за спиной, неприятно.

Тем не менее, профессор пытается думать. Для него уже абсолютно ясно, что доставшееся ему тело некоего Гоши, имеет только одно положительное качество – отменное здоровье. Вернее, два положительных качества – здоровье и отсутствие геморроя. В остальном же это тело сулит ему многие неприятности.

Из дальнейших выкриков человека за столом профессор составил небольшой реестр грехов Гошиного тела. Насторожил его грех последний, Гоша где-то угнал самосвал, на котором врезался в легковую машину "Жигули", водитель "Жигулей" умер. Фотографии искалеченных "Жигулей" и их водителя были профессору продемонстрированы. Если бы не одуряющая боль в руках, Дормидон

Исаакович взвыл бы, как раненый слон. На фотографии он опознал себя.

И, если верить следователю, Дормидон Исаакович Брикман скончался сегодня утром в реанимационном отделении областной клиники.

Бойкое сознание профессора в момент аварии чудесным образом переместилось в тело его убийцы, бандита Гоши, для которого тюрьма – дом родной. Переместилось, вытеснив всякое знание о старом хозяине.