Девяностые - [36]

Я кивнул, рассеянно проглядывая кассеты с самодельными наклейками.

Надписывала и клеила их андреева любимая женщина, молодая, запуганная, именем Людмила, родом откуда-то из Мукачево или около того: губы, скулы, толстый хвост волосяной, добротная круглая грудь, какую в Москве уж и не сыщешь, не делают больше таких. Еще она умела сырный салат с чесночком, который нельзя было есть, потому что потом работать с людьми, и не есть тоже было нельзя, потому что нямка вкуснючая, особенно на голодное пузо, а к нему еще кофе из турки: Людмила умела как-то так смолоть даже пережаренные зерна из лавки под домом, что кофе получался во!

Она же контролировала андреево средство производства, то есть стойку.

В стойке было десять видаков, и они гудели и шуршали двадцать четыре часа в сутки, переписывая Бергмана, Гринуэя, Тинто Брасса, Райнера Вернера Фассбиндера, «Звездные войны», а также сериал о Шерлоке Холмсе, купленный прямо в студии, за нехилое, прямо скажем, бабло. Шерлок Холмс пользовался популярностью - его брали лучше, чем Райнера Вернера Фассбиндера. Это коробило Андрея как интеллектуала, но он умел отделять бизнес от увлечения, по крайней мере, в некоторых местах. На самом деле, конечно, полного отделения еще не произошло, хотя на дворе уже вовсю стоял рынок, густой и вонький, как ворвань.

Постоять с кассетами Андрей предложил мне по дружбе. Вообще-то я занимался книжками, а кассеты у него покупал. Но в тот момент у меня образовался временный простой в бизнесе: я отдал Иньяну почти все стратегические запасы Щербатского, а время равнялось деньгам с неумолимостью падающего домкрата. Простаивать я не хотел.

Хотя Иньян меня, конечно, выручил сильно - я мог бы отдохнуть денька два.

Не помню, как его на самом деле звали. Мелкий пронырыш в зеленом, он специализировался по духовке. Любимой идеей, усвоенной из дурно переведенных с английского книжек про чань твою дзен и тайцзы тую маму, была та, что нужно все время как бы перекидываться: «то Инь, то Ян». Потому он имел любовницу и любовника - по тем временам это было еще довольно смело, - а также странную ориентацию по отношению к алкоголю: то пил, то не пил. В трезвом состоянии он был рационален и тяжел в деле. Навариться на нем было практически невозможно. Но алкоголь на него действовал странно: он переставал думать о деньгах как продавец и начинал думать как обычный человек. На чем его можно было немножечко пощипать, поманив дешевизной.

Разница тут такая. Обычно человек оценивает вещь по ее номинальной стоимости. Если вещь стоит сто рублей, это лучше, чем если она стоит двести. Человек думает, что продавец рассуждает так же, только со своей стороны: он хочет отдать вещь за двести, а не за сто. На самом деле с продавцом все сложнее. Его интересует не то, почем он отдаст вещь, а еще и сколько времени у него на это уйдет. Если он продаст вещь за сто рублей за один день, он получит сто рублей в день, после чего положит на прилавок другую вещь. Если он продаст ее же за двести, но через двадцать дней лежания вещи на прилавке, он получит по десять рублей в день. Впрочем, это в том случае, если есть маза положить на это место другую вещь, а если такой мазы нет, свободное же место есть - он ее подержит… Но в целом время конвертируется в деньги напрямую.

Так вот, пьяный Иньян выпадал из этой логики. Он велся на дешевку, как поп из пушкинской сказки. Ему можно было втюхать куда больше товара, чем он реально мог продать за разумные сроки. Потом, разумеется, он спохватывался, посему все надо было делать быстро.

Мне повезло. Иньян был слегка подогрет посиделками с коньячиной и потому взял у меня сто пятьдесят комплектов - то есть книжек, но промеж собой мы называли продажную единицу «комплектом», даже если она состояла из одной книжки - избранных сочинений великого буддолога Ф. И. Щербатского. М., Наука, 1988, двадцать тысяч тираж, оранжевый переплет, тетрадки, офсет, состояние практически идеальное.

Не знаю, на каких складах пролежал этот Щербатской до середины девяностых, и кому он был нужен. Мутный вал интереса к «эзотерике» схлынул года четыре назад, но некий запрос еще оставался, особенно в провинции. Иньян работал с регионами, возил книги в страшных, промерзших до железных потрошков, машинах, куда-то в глушь, в эпический Саратов, где еще водилась интеллигенция, жаждущая духовности. Продать книжку в Саратове было тогда проще, чем в Москве. Некоторые особо ушлые имели точки в местных библиотеках, защищенных от приватизации какими-то местными законами. Не знаю, было ли такое у Иньяна. Так или иначе, он заплатил за «Избранные труды по буддизму» - так называлась книжка - сразу и полностью, что меня чрезвычайно радовало.

Теперь тяжкая задача втюхивания лежала на нем. А я был свободен, легок - и, разумеется, искал способа как-нибудь порабствовать. Например, постоять у Андрея на лотке с кассетами. Не худший вариант для мелкого торгашонка, птички божией, которая по зернышку клюет.

В советское время это называлось спекуляцией.

Советский книжный спекуль, впрочем, был человеком иного разряда. Поскольку начинал я - сначала как клиент, потом как пацан на подхвате - еще в советское время, то еще застал эту породу людей в пору их заката.