Девяносто три! - [30]
Смятые, никудышные щеки, к восьми вечера уже зарастают хуевой щетиной. Никаких известий.
48
На задворках сна Azt ждет за бронзовой дверью. Боялся пожара, боялся меланом, боялся подцепить вирус, боялся перейти таиландский проспект. Маленький, как птенец ястреба. Движение машин с ложной стороны, беспощадные моторы, пазухи, свечи. За хлипкой роговицей растет ХНД, костлявые стены, непотребный шпиль, косой купол. Desire, disconnection, кролик бежит вспять по вспухающей стерне, лапки сбивают сметану. За ночь, проведенную в ящике злодея, приготовлен жирный соус. Personal toad. Не нашел времени ответить, сука. Conspiracy, ее поводки и присоски. Тайные послания, пересекающие злой океан, порождающие электрические бури, поднимающие иглы чудищ, рвущие постромки, выламывающие спицы, крошащие шоколадные яйца кораблей. Катастрофические последствия наших поебок, Маринус.
Подхватил губами кленовый лист, побежал, дурачась по полю: попробуй, разожми зубы. Словно раненый сенбернар. Его ушлые ноги.
Так из цветочной рассады, из шевелящих землю жучков и муравьев вырастает холодным цикламеном окончательное решение еврейского вопроса, "пососать тебе пальцы? плюнуть тебе в рот, облизать ноги?". Да, ноги, ноги. Первое слово книги Велиара, вкус проколотой губы. Приготовиться ко взлому алтаря: девять, семь, три, "…отец сломал печать простую". Богатый клиент, поставщик элементарного короля, очки в золотой оправе, разъясняет: "В преступлении сознались сорок семь мужчин и две женщины".
Рысь, выпивающая дыхание изо рта спящего младенца, мистер уилсон, пилящий недопизду пополам, новый ирод, обдрочивший кишки крестьянского сына. Мы здесь, мы раскачиваем бронзовую дверь. Там ждет тебя хранитель, ему не терпится, он раздражен. Еще немного, улетит, не дождавшись. Таков марокканский трюк. Ты будто бы смотришь на витрину, а вовсе не на бритоголового парня, но он все равно замечает твой взгляд, на полтора миллиметра, на сорок микрон, четыре миллисекунды высовывает злой язык (случай на прагерштрассе). Свидание в баре Bornless Rite через полчаса.
Напали возле трокадеро: "Ну что, сука?", проломили череп. Веселые осколки костей.
— Я всегда был таким.
Хуй, который разлюбила сперма.
— Не дышит. Идем?
Шаловливый филерский свист. Дыхание возле окоченевшего уха, теплый язык сержанта внутренних войск. По всем меридианам. Читали «ювенилию», читали "безымянный роман", читали пародии на суинберна. Лежали во фланелевом соседстве, бок о бок, запустив друг другу в трусы шутливые пальцы, разминая костный мозг. В таком волшебном единении душ, в божественной DT, в ее весеннем буйстве. Рак кожи — страшный, как утюг кавказского палача. Новые метастазы, надо спешить.
Дисбаланс солей, анемия, обезвоживание, исход кальция. None but the dead deserve the fair. Dead butt. His dead butt, в которую пробралась ошалевшая от счастья змейка. Serpent-destroyer в итальянских брюках. Вышли на пляж, волны, ветер, пластиковой вилкой пырнули в щеку, остался пороховой шрам: три фиолетовые точки, матросская метка.
49
Обычное обозначение радиоактивности. Знак Bon-Pa, его изотермы. К вечеру — тепловой удар, в затылке бьет колокольчик, словно в грязной славянской кукле. Ibah, головоломка, ее лишние, облепленные мокрым песком детали. Первородная глина. Эльф закутался в брюшную перегородку, прыгал, как заяц. Два пальца вверх, потом к запястью, к горлу.
— Рад видеть вас, синьор фон Зеботтендорф! Крутились в хаммаме?
Да, пар и смутные тела желаний. Мое любимое время — половина одиннадцатого утра. Они уже глотнули вереска, зачерпнули горсть пряных бобов, теперь готовы на все. Встреча "между кадок". Теплые, как щенки в тюремном лукошке. Кожа турка в мелких укусах. Белый порошок зашит в шелковой подкладке.
— Куда отправим черепа?
— Забросьте в Hypogeum.
Там, где слышны только мужские голоса. Музыка лоа, колеблющая священные столбы. Известняк, гранит, желтый форт стережет пустое море.
"Детский ульпан". Смерть тебе, ты плохо вытер жопу.
— Ни одному отцу не понравится, что его сын так извивается в чужих руках.
— Не знаю, мне чужды радости отцовства. В битве под Брэ лошадь ударила меня копытом в пах.
Жизнерадостные поклоны. Гвардейцы пришли повертеться в парке, покусать мальчишек. Штаны на лямках, сизый позор фимоза. Здесь рады любому, мальтийский клуб. В пиано-баре наглый смех М-Широкие-Плечи. (Угомонись, сука, здесь тебе не коннектикут).
Но ничего не сказал, втянул голову в плечи, офицерский воротник в красных нашлепках.
Такие люди не ждут. Печень, автомат, неправильно закинул ногу. Всё ясно, прозрение посетителей, шепот богатых блондинов. Посмотри, как он держит сигарету. Ты только посмотри, хорст.
Всегда боялся произнести три слова "orange juice please" из горла вырывался позорный вой посмешище "what can I do for you sir?" позор гр крх "black wine" в разбитом самолете дыры циклон-б плутаем в загадках фюзеляжа направление — таматав, блядство на побережье.
Или происшествие в шахматном магазине, где школьники похитили ладью.
— Слышал? Они говорят "спустили".
Враги повсюду. Посмотрел, ухмыльнулся, мог бы и ебнуть (случай на п-штрассе). В июле проникновение в глубокую палестину.
История о Человеке с экзистенциальным кризисом, у которого возникло непреодолимое желание покрасить статую Ленина в желтый цвет. Как он пришел к такой жизни и как этому поспособствовали непризнанный гений актерского мастерства Вован, Артур Тараканчиков, представительница подвида «yazhematikus», а также отсутствие космической программы в стране Эритрея и старый блохастый кот, вы сейчас узнаете.
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
У околофутбольного мира свои законы. Посрамить оппонентов на стадионе и вне его пределов, отстоять честь клубных цветов в честной рукопашной схватке — для каждой группировки вожделенные ступени на пути к фанатскому Олимпу. «Анархо» уже успело высоко взобраться по репутационной лестнице. Однако трагические события заставляют лидеров «фирмы» отвлечься от околофутбольных баталий и выйти с открытым забралом во внешний мир, где царит иной закон уличной войны, а те, кто должен блюсти правила честной игры, становятся самыми опасными оппонентами. P.S.
В провинциальном городе все чаще стали нападать на так называемую «гопоту» – парней в штанах с «тремя полосками» с пивом и сигаретой в руках, бродящих по кабакам, занимающихся мелким разбоем, живущих без царя в голове. Известны организаторы этих «зачисток» – некие RASSOLNIKI. Лидеры этой группировки уверены – гопота это порождение Советского Союза и она мешает встать на ноги новой стране. Особенно гопота во власти, с которой RASSOLNIKI планируют бороться далеко не маргинальным методом.Тем временем в город приезжает известный журналист Александр Рублев, ему поручено провести расследование и сделать о RASSOLNIKах материал.