Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - [186]

Перевод П. Антокольского

За баррикадами, на улице пустой,

Омытой кровью жертв, и грешной и святой,

Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний.

— Ты тоже коммунар? — Да, сударь, не последний!

— Что ж! — капитан решил. — Конец для всех — расстрел.

Жди, очередь дойдет! — И мальчуган смотрел

На вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.

Внезапно он сказал, отваги не утратив:

— Позвольте матери часы мне отнести!

— Сбежишь? — Нет, возвращусь! — Ага, как ни верти,

Ты струсил, сорванец! Где дом твой? — У фонтана.—

И возвратиться он поклялся капитану.

— Ну живо, черт с тобой! Уловка не тонка! —

Расхохотался взвод над бегством паренька.

С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.

Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледный

Предстал им, гордости суровой не тая,

Сам подошел к стене и крикнул: — Вот и я! —

И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.

Дитя! Пусть ураган, бушуя во вселенной,

Смешал добро со злом, с героем подлеца, —

Что двинуло тебя сражаться до конца?

Невинная душа была душой прекрасной.

Два шага сделал ты над бездною ужасной:

Шаг к матери один и на расстрел — второй.

Был взрослый посрамлен, а мальчик был герой.

К ответственности звать тебя никто не вправе.

Но утренним лучам, ребяческой забаве,

Всей жизни будущей, свободе и весне —

Ты предпочел прийти к друзьям и встать к стене,

И слава вечная тебя поцеловала.

В античной Греции поклонники, бывало,

На меди резали героев имена

И прославляли их земные племена.

Парижский сорванец, и ты из той породы!

И там, где синие под солнцем блещут воды,

Ты мог бы отдохнуть у каменных вершин,

И дева юная, свой опустив кувшин

И мощных буйволов забыв у водопоя,

Смущенно издали следила б за тобою.

Вианден, 27 июня

СУД НАД РЕВОЛЮЦИЕЙ Перевод Г. Шенгели

Когда уселись вы у пышного стола

И революция к барьеру подошла,

Дика и яростна, пугая сов полночных,

Та революция, что марабу восточных

И западных попов, факиров, дервишей

Без церемонии всех прогнала взашей, —

Гнев, судьи, обнял вас.

                      Действительно, отныне

Рой пап и королей исчез, как тень пустыни:

В них паразитов мы узнали и солдат;

По бледным лицам их сны ужаса скользят;

И вы, о трибунал, полны негодованьем!

Ужасно! Черный лес весь наводнен страданьем;

Окончились пиры прожорливых ночей;

Мир сумрака хрипит в агонии своей;

Ужасно: рассвело! Нетопыри ночные

Ослепли, и хорьки блуждают, чуть живые;

Червь утерял свой блеск; заплакала лиса;

Зверье, привыкшее опустошать леса

И гнезда разорять во мраке, еле дышит;

Невозмутимый лес рыданье волчье слышит;

Гонимых призраков отчаялась семья;

И если этот блеск направит острия

На крылья воронов, что в страхе в небо взмыли, —

Вампир от голода умрет в своей могиле…

Свет пожирает мглу, пронзает мрак, — смотри!..

Вы, судьи, судите пришествие зари!

14 ноября 1871 г.

ИСКУССТВО БЫТЬ ДЕДОМ

ВЕЧЕРНЕЕ Перевод Л. Пеньковского

Сыроватый туман, вересняк сероватый.

К водопою отправилось стадо быков.

И внезапно на черную шерсть облаков

Лунный диск пробивается светлой заплатой.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Путник шествует. Степь так темна, неприютна.

Тень ложится вперед, сзади стелется тень,

Но на западе — свет, на востоке — все день,

Так — ни то и ни се. И луна светит мутно.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Ткет паук паутину. Сидит на чурбане

Вислогубая ведьма, тряся головой.

Замерцал на болотных огнях домовой

Золотою тычинкою в красном тюльпане.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Пляшет утлая шхуна в бушующем море,

Гнутся мачты, и сорваны все невода;

Ветер буйствует. Вот они тонут! Беда!

Крики, вопли. Никто не поможет их горю.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Где-то вспыхнул костер, озаряя багрово

Обветшалый погост на пригорке… Где ты

Умудрился, господь, столько взять черноты

Для скорбящих сердец и для мрака ночного?

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

На отлогих песках серебристые пятна.

Опустился орлан на обрыв меловой.

Слышит старый пастух улюлюканье, вой,

Видит — черти летают туда и обратно.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Дым стоит над трубой пышно-серым султаном.

Дровосек возвращается с ношей своей.

Слышно, как, заглушая журчащий ручей,

Ветви длинные он волочит по бурьянам,

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Бродят волки, бессонные от голодовки,

И струится река, и бегут облака.

За окном светит лампа. Вокруг камелька

Малышей розоватые сбились головки.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

5 августа 1859 г.

ЖАННА СПИТ Перевод А. Арго

Спит Жанна мирным сном до утренних лучей,

Сжимая палец мой ручонкою своей!

Я берегу ее и между тем читаю

Благочестивые журналы, где от краю

До краю мне грозят, где говорят о том,

Чтобы немедленно отправить в желтый дом

Читателей моих, где некто со слезами

Зовет желающих побить меня камнями;

Писания мои — сосуд с кромешным злом,

В них сотни черных змей переплелись узлом;

Тот говорит, что я из ада мог явиться;

Тот зрит антихриста во мне, а тот боится,

Как бы в глухом лесу не встретиться со мной,

Тот мне подносит яд. «Пей!» — мне кричит другой.