Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - [181]

Блеск и сверкание клинков,

Войну, героев, разрушенья,

Мглы опустившийся покров;

И восхищаться колесницей,

Где колесо одно — Помпей,

Другое — Цезарь, что стремится

Навстречу участи своей.

О, эти битвы при Фарсале

И все Нероны всех веков,

Нероны, чьи войска взметали

Прах мертвецов до облаков!

Их прославляют неизменно,

О их величии трубя,

Хоть все они — морская пена,

Что океаном мнит себя.

В них продолжают верить слепо,

Как верят в блеск и гром фанфар,

И в камни пирамид, и в склепы,

И в разгоревшийся пожар.

Но мне, о мирные аллеи,

Но мне, о ветра тихий вздох,

Бог певчих птиц куда милее,

Чем грозных полководцев бог!

Мой ангел, мне под этой сенью,

Где нас хранит любовь с тобой,

Не бог грозы и исступленья,

Влекущий батальоны в бой,

Не бог грохочущих орудий

И пуль, разящих наугад,

Не бог пожаров и безлюдья,

А добрый бог милей в сто крат.

Он нам любить повелевает

И в любящее сердце сам

Поэмы первый стих влагает,

Даря последний небесам.

Его птенцов заботят крылья,

Когда взлететь приходит срок,

И есть ли зёрна в изобилье

У перепелок и сорок.

Он для поющего Орфея

Мирок, что полон скрытых сил,

Мирок, в котором правят феи,

В апрельских почках сохранил.

Он все предусмотрел заране,

Чтобы весной до самых звезд

Едва заметное сиянье

Лилось из всех поющих гнезд.

Взгляни: хоть блещет наша слава

Во всем, что создавали мы,

И пантеоны величаво

Из вековой выходят тьмы;

Хоть есть у нас мечи и храмы

И свой Хеопс и Вавилон

И есть дворцы, мечты и драмы

И склепов беспробудный сон, —

Так мало б в жизни мы имели,

Так был бы наш удел суров,

Когда б господь и в самом деле

Любви лишил нас и цветов!

Шелль, сентябрь 18…

* * *

«Он так ей говорил: Когда бы мы смогли…» Перевод М. Кудинова

Он так ей говорил: «Когда бы мы смогли,

Вдыхая запахи разбуженной земли

И словно опьянев от тихого экстаза,

Все связи с городом порвать, уехать сразу,

Покинув грустный обезумевший Париж,

Тогда, неважно где, искать покой и тишь

Отправились бы мы вдали от царства злобы,

Искать тот уголок, где обрели б мы оба

Лужайку и цветы, и скромный дом, и лес,

И одиночество, и синеву небес,

И песню птицы под окном, и тени сада,

И что еще тогда, скажи, нам было б надо?»

Июль 18…

НАДПИСЬ НА ЭКЗЕМПЛЯРЕ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ» Перевод Бенедикта Лившица

Однажды вечером, переходя дорогу,

Я встретил путника; он в консульскую тогу,

Казалось, был одет; в лучах последних дня

Он замер призраком и, бросив на меня

Блестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,

Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оно

Высокой, горизонт заполнившей горой;

Затем, преодолев сей пленной жизни строй,

По лестнице существ пройдя еще ступень, я

Священным дубом стал; в час жертвоприношенья

Я шумы странные струил в немую синь;

Потом родился львом, мечтал среди пустынь,

И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;

Теперь — я человек; я — Данте Алигьери.

Июль 1843 г.

СТАТУЯ Перевод М. Донского

Когда клонился Рим к закату своему,

Готовясь отойти в небытие, во тьму,

Вослед за царствами Востока;

Когда он цезарей устал сажать на трон,

Когда, пресыщенный, стал равнодушен он

Ко всем неистовствам порока;

Когда, как древний Тир, он стал богат и слаб

И, гордый некогда, простерся, словно раб,

Перед распутным властелином;

Когда на склоне дней стал евнухом титан,

Когда он, золотом, вином и кровью пьян,

Сменил Катона Тигеллином[474], —

Тогда в сердца людей вселился черный страх,

А указующий на небеса монах

В пустыню звал сестер и братий.

И шли столетия, а обреченный мир

Безрадостно справлял свой нечестивый пир

Среди стенаний и проклятий.

И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень,

Чревоугодие, как траурная тень,

Окутали земные дали;

Семь черных демонов во тьме глухой ночи

Парили над землей, и в тучах их мечи,

Подобно молниям, сверкали.

Один лишь Ювенал[475], суров, неумолим,

Восстал как судия и на развратный Рим

Обрушил свой глагол железный.

Вот статуя его. Взглянул он на Содом —

И в ужасе застыл, встав соляным столпом[476]

Над разверзающейся бездной.

Февраль 1843 г.

* * *

«Скупая, чахлая, иссохшая земля…» Перевод П. Антокольского

Скупая, чахлая, иссохшая земля,

Где люди трудятся, сердец не веселя,

Чтоб получить в обмен на кротость и упорство

Горсть зерен иль муки для их лепешки черствой;

Навеки заперты среди бесплодных нив

Большие города, что, руки заломив,

Ждут милосердия и мира, жаждут веры;

Там нищий и богач надменны выше меры;

Там ненависть в сердцах, там смерть, слепая тварь,

Казнит невинного и лучшего, как встарь;

А там снега вершин за маревом туманным,

Где стыд и правота живут в ладу с карманом;

Любая из страстей рождает столько бед,

И столько волчьих стай в чащобе жрет обед;

Там — засуха и зной, тут — северная вьюга;

Там океаны рвут добычу друг у друга,

Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму;

Материки дрожат, тревожатся в дыму,

И с чадным факелом рычит война повсюду,

И, села превратив в пылающую груду,

Народы к гибели стремятся чередой…

И это на небе становится звездой!

Октябрь 1840 г.

ЭПИТАФИЯ Перевод М. Кудинова

Смеялся он и пел, ребенок этот милый.

Природа, о зачем его ты взять решила?

Имея столько звезд, смеющихся во мгле,

Имея столько птиц, что распевают звонко,

Зачем взяла ты вдруг у матери ребенка

И спрятала его среди цветов в земле?

Увы! От этого богаче ты не стала,