Девушки в шинелях - [28]
Девушки не сразу поверили случившемуся.
— Не может этого быть! — воскликнула Аня. — Я же вам чай вскипятила, — и стала трясти Раю за рукав. — Ну, скажи, что все это ты просто выдумала! Ну, скажи… скажи, не молчи!
Но Рая, опустив горестно голову, молчала.
Аня упала на топчан. Ее плечи затряслись от рыданий. Нина и Полина стояли на месте, будто окаменев. Слезы текли по их щекам и падали на холодный пол землянки…
Хоронили Шуру в Добеле, на городском кладбище. В почетном карауле стояла вся снайперская рота девушек. Они слушали полковника Лисицына, каждое слово которого ранило печалью. С неба накрапывал дождь, и казалось, сама природа скорбит вместе с ними об отважном командире и снайпере Шуре Шляховой.
Отзвенел прощальным залпом боевой гвардейский салют. В последний раз глянули девушки на солдатский памятник, на фотографию, с которой на них смотрела улыбающаяся Шурочка.
Растянувшись цепочкой, девушки брели назад по раскисшей тропинке. Когда добрались до землянки, Нина втиснулась между Полиной и Сашей Виноградовой к печурке, протянув к ней иззябшие руки. Молчали. Каждая углубилась в свои мысли.
Люба Макарова сидела за столом и что-то торопливо записывала в свой походный блокнот. Аня лежала на топчане, уткнувшись лицом в ладони.
— А что с Аней? — проговорила Клава Маринкина. — Распласталась, как неживая.
— Надо взглянуть, — подошла к подруге Нина и присела около, положив руку на ее плечо. — Аня, что с тобой? Ну, перестань! Не плачь! Шуру теперь все равно не вернешь!
Аня подняла заплаканное лицо:
— Сколько вместе перетерпели, ужасов повидали, а тут, в обороне, проклятая фашистская пуля не обошла стороной.
— Мы отомстим за нее фрицам сполна.
— Я им, гадам, покажу! — сжала кулаки Аня.
— Ты им и так спуску не даешь, — вступила в разговор Клава. — Всегда у них под самым носом «охотишься».
— А теперь еще ближе подберусь!
…На пятые сутки с другого участка фронта прибыла их сокурсница Нина Лобковская, которую назначили командиром снайперской роты.
Неожиданная перемена
В ноябре над позициями закружили метели. Первые морозы застеклили наполненные мутной водой воронки. Жгучий северный ветер выстудил землянки, и ночами над передовой курились редкие струйки дымков.
Глубоко под землею притаились гитлеровцы и методически грызли, крошили нейтральную полосу и паши укрепления из всех видов оружия. Потянулись однообразные недели оборонительных боев.
Девушки, ходившие на «охоту», редко кого выслеживали, по гитлеровцев держали в страхе. Вечерами они возвращались в свою землянку и первым делом отогревались у солдатской печурки. Зачастую от холода не спасали ни шинели, ни телогрейки. Однако топить печку было рискованно: струйку дыма могли заметить фашисты.
Однажды, это было в начале января 1945 года, Нина проснулась от гулявшего по землянке свежего ветерка. Она поднялась с топчана, сделала несколько резких движений, чтобы согреться.
— Что, Нинок, замерзла? — спросила Аня, которая сидела на скамеечке, закутавшись в шинель.
Холодновато что-то. Печка не топится?
— На улице светлынь, так что про печку забудь до вечера.
— И сколько мы здесь торчать будем, караулить фрицев, как думаешь, Аня?
— А шут его знает.
— «Комсомолка» уже давно пишет о боях в Польше, Румынии, Венгрии, а мы все тут сидим.
— Обидно, если туда не попадем, — вздохнула Аня, но вдруг встрепенулась: — А может, нас вместе с 3-й ударной куда-нибудь на прорыв перебросят? Мы ведь снайпера бывалые, стреляные воробьи…
Снаружи послышался скрип шагов. В дверь постучали.
— Разрешите?
— Девочки, замполит! Подъем! Ой, какой у нас кавардак! — заметалась по землянке Аня.
Все вмиг попрыгали с нар, оправляя на ходу гимнастерки.
Стук повторился, и примороженная дверь, скрипнув, приотворилась.
— Заходите! Заходите, товарищ гвардии майор. Мы здесь прибираемся, — оправдывалась за всех Нина.
— Доброе утро, девчата! Ну, как поживаете?
— Мерзнем потихонечку, товарищ гвардии майор.
— Гвардии не к лицу мерзнуть, надо по-суворовски переносить холод.
— А мы и так по-суворовски. Когда холод подожмет, зарядкой занимаемся, — улыбнулась Аня.
— Молодцы! А теперь приступим к делу, — сразу посерьезнел Булавин. — Ближе к ночи, девчата, чтоб все были наготове, в полной боевой выкладке. Я пришлю вам проводника.
— Товарищ гвардии майор, на другой фронт?
— Не знаю, — ответил он. — Был приказ только насчет вас. Отзываетесь в запасной армейский полк.
— А вы?!
Серые глаза замполита погрустнели.
— Мы остаемся. Так что счастливого вам пути, девчата! Не поминайте нас лихом! — и Булавин торопливо вышел.
Нина перебирала свои вещи, а в голове теснились беспорядочные мысли. И первое, что тревожило, был Степан. Придется ли дальше воевать вместе или новая фронтовая дорога, может быть, навсегда разлучит их? И от этих мыслей сердце сжимала тоска. Единственное, что успокаивало, — это его письма, которые она бережно хранила в вещмешке. В них он заверял, что разыщет ее хоть за тридевять земель. Приложив к груди эти дорогие письма, она загадала: «Если кто окликнет, со Степаном будем вместе на всю жизнь».
— О чем замечталась, Нинок? Все свои пожитки упаковала?
