Девушки для диктатуры сионизма - [32]

Что же касается подруги хасида Ивана, то та сообщила, что она не какая-то там Ольга, а Варвара Исааковна Бух-Поволжская, служительница муз и видный деятель театра. И все случившееся вызвало у нее приступ мигрени. Поэтому она пока не может для себя решить однозначно, подавать ли ей заявление в полицию или она выше всей этой грязи. Работники полиции выясняют личности молодых людей и отпускают их, но обещают вновь с ними встретиться в случае подачи заявления об изнасиловании.

— С детства мечтал сесть в израильскую тюрьмы за изнасилование, мать твою за ногу — сказал один из крепких молодых людей, обращаясь к другому — ну и что делать теперь будем?

— Не нуди, и без тебя тошно, — было ему ответом. Они сидели на скамейке около детской площадки, и настроение после беседы с сотрудниками правоохранительных органов у них было скверное.

— С детства тяготею к субтропическим военным тайнам, — обратился к ним нахально присевший рядом с ними рыжеволосый мужчина, — и кто же та дуреха, которая отказала таким орлам в любви?

— А если в пятак? — поинтересовался один из молодых людей. После чего, с выражением глубокой задумчивости на лице, добавил, — В пятак и сразу по уху.

— Высказывания сержанта Хомякова вновь подтверждают справедливость старой истины о том, что Хомяк в своей жизни должен сделать три вещи: пожрать, поспать и сдохнуть, — резюмировал высказывания своего бывшего подчиненного.

Сержант Хомяков уже широко открыл рот с целью дать достойный отпор гнусному выпаду рыжеволосого нахала, но ее прервал возглас бывшего старшего лейтенанта Гришина:

— Верхнюю пуговицу расстегнуть! Приготовить к проверке подворотнички!

Хомяк поперхнулся.

— Товарищ старший лейтенант, а вы то как?.. — удивлению его не было предела.

— Отцы-командиры и в Израиле покоя не дают, — сказал второй плохо воспитанный молодой человек и смачно сплюнул, — ну, и как нам поступить в такой ситуации, товарищ старший лейтенант?

— Попавшему в беду товарищу нужно помогать, — заявил Гришин. — Помню ты, Сапог, во время ночного дежурства, когда хочется спать, любил пососать что-нибудь сладкое. А потому совершил покупку по объявлению «Продаю мёд в натуральной упаковке (улей, пчела)». Наверное, хотелось чего-то природного, без химии. Пчела ужалила тебя в язык, когда ты уже засыпал на боевом посту. Окончательно проснувшись, ты даже не смог испустить душераздирающий крик. Помню, рот тебе удалось закрыть только на третий день. А ведь ты ещё и свечи на меду от геморроя купил у них. Для страдающего геморроем прапорщика из второй роты. В натуральной упаковке. И тихо ждал, пока он ими воспользуется. Как прапор кричал, бедняга!

Сапог грустно усмехнулся. Служба в псковской дивизии ВДВ с ее милыми безобидными розыгрышами казалось ему бесконечно далекой. Хотя с того времени, как его с Хомяком хотели посадить за рэкет, но пожилой следователь замял дело и устроил им работу в Израиле, пошло не так уж много времени.

— А я, помню, в госпитале лежал, когда от суда хотел отмахаться — погрузился в армейские воспоминания Хомяк, — медсестра там одна была — зверь. Сижу я как-то, смотрю телевизор. Заходит она.

— Больной Хомяков, — говорит, — хватит смотреть телевизор. Пора в кровать.

— А нас не застукают? — с надеждой в голосе спрашиваю я.

— Об этом даже подумать страшно, — ответила медсестра, но, судя по всему, храбро подумала, — представляю, что будет твориться с товарищем подполковником.

Героическая медсестра была официальной любовницей заведующего этого отделения. Впрочем, как и почти всех его пациентов. Но заведующей умудрялся этого не знать.

— Ты должна попросить товарища подполковника перевести меня в другую палату, — капризно произнёс я. Я уже примирился с перспективой в очередной раз за эту смену отправится в кровать с медсестрой из народа, и теперь нагло требовал за свою маленькую любезность блага и привилегии.

— А чем тебя не устраивает твоя палата? — удивилась медсестра.

— У моих соседей по палате мания величия, дорогая, — говорю, — Один называет себя Молотовым, другой Берией. Но разве товарища Сталина обманешь?

— С кем мне приходиться иметь дело, — с грустью подумала ищущая любовных утех медсестра, но вслух сказала, — Ладно, товарищ Сталин, пошли в кровать. Сейчас я проверю, действительно ли ты лучший друг детей.

— У тебя все дороги ведут к кровати, — с горечью подумал я. В эту минуту я уже пожалел, что решил прикинуться сумасшедшим. Лучше бы в лагерь пошел.

— Это что, — поддержал его Сапог, — вот у меня в школе была учительница, у которой на уроке литературы спросили, как пишется слово «беременная». Классе в седьмом.

— Милочка, не пиши сочинение на тему «Как я провела лето», — строго сказала она, — Лучше раскрой образ Раскольникова.

— Ну, сел Иванушка-дурачок на коня-идиота, — сказал Гришин, — нашел что вспомнить. Вот у меня, помню, случай был.

Заказ у меня поступил из Америки. В Нью-йоркском аэропорту la Guardia довелось мне посетить туалет. После длительных поисков. Там я быстро снял брюки и решительно сел на унитаз. Неожиданно услышу голос, который говорит:

— Greetings (Привет).

— Greetings (Привет), — отвечаю, и инстинктивно попытался одеть брюки. Ни к чему хорошему это не привело.