Девушки для диктатуры сионизма - [29]

— Мужи-и-и-к, ты жи-и-и-в? — кричат в миг протрезвевшие охотники. И тут я, вместо того, чтобы успокоить волнующихся за мою же судьбу представителей государственно образующей нации, начинаю бессовестно и беспричинно вводить их в заблуждение относительно своего национального происхождения. Более того, моя супруга, Людмила, разъяренная аки дикий зверь, бросает корзинку, полную грибами под исконно русским названием «сморчки» и переплывает реку. А дело было в мае под Тулой, и вода теплой не была. После этого она силой отбирает у охотников ружья и, не минуты не раздумывая, белыми девичьими руками наносит им травмы лица и конечностей, ругаясь при этом непотребно. Этот эпизод был последней каплей, переполнившей мое терпение. У меня дети, я несу ответственность за их будущее, и я не могу позволить себе подвергать свою жизнь опасности. Поэтому я и решил уехать в Израиль. Моя супруга Людмила, бросила все, что стояло в нашей комнате в коммунальной квартире, то к чему мы так привыкли за долгие годы, и последовала за мной без оглядки.

— Кстати, — продолжил Рабинович, — ты, Шпрехшталмейстер, нарушаешь трудовую дисциплину. Из-за твоих выходок секретарша главного врача седой стала. Вы только послушайте, что он учинил!

Из следующего рассказа Рабиновича следовало следующее. Тело бабушки, завернутое в простыню, уже лежало на специальной каталке, будучи готовым к переезду в холодильник. Имелся в виду холодильник морга, но относительно морга Шпрехшталмейстер как раз ничего и не понял. Худая медсестра в прозрачном как бокал халате с большим чувством что-то долго Шпрехшталмейстеру рассказывала на иврите. Из её страстной речи и плавных жестов он понял, что холодильник находится в здании, где нет отделений для больных. С поджидавшим его Пятоевым они выкатили каталку в больничный двор и остановились, вопросительно уставившись друг на друга.

— Я знаю, где находится здание без отделений, а там спросим у туземцев, — полным трудового энтузиазма голосом сказал Шпрехшталмейстер. Пятоев пожал плечами.

При входе в искомое здание оказались ступеньки. Шпрехшталмейстер бодро шел впереди, не обращая внимания на крики: «Пробитое тело наземь сползло!».

Когда он понял, что это не метафора, было уже поздно. Покойница лежала в пышной тропической зелени клумбы возле лестницы, кокетливо высунув синюю ногу из-под простыни. Воровато озираясь, начинающие санитары психбольницы быстро вернули тело на похоронную колесницу.

— За сегодняшний день она уже дважды откинула ноги, — бормотал Пятоев, заталкивая непослушную конечность под простыню, — Вот где бардак, так это в нашем сумасшедшем доме. Наворотили здесь ступенек, человека провожаешь в последний путь, а все равно споткнуться должен.

А в это время Шпрехшталмейстер зашел в помещение с благородной целью узнать, где находится холодильник. Там он встретил симпатичную, но крайне курносую блондинку. Справедливо рассудив, что человек с такой внешностью не может не говорить по-русски, он довольно развязно поинтересовался, где находится холодильник. Не поднимая головы от бумаг, блондинка махнула пухлой рукой в сторону солидной двери. За дверью действительно стоял новый огромный холодильник. Шпрехшталмейстер вернулся к входу, кликнул Пятоева, и процессия решительно двинулась к солидной двери.

В принципе, прибытие двух атлетически сложенных мужчин и одной полу прикрытой простыней мертвой женщины в кабинет главного врача больницы в одиннадцать часов вечера было явлением неординарным, но прошло незамеченным. С юных лет приученные к тому, что приказы командиров лишены здравого смысла, а потому не обсуждаются, атлетически сложенные мужчины посадили покойную внутрь только что привезенного и ещё не подключенного холодильника.

Утром, в присутствии секретарши главного врача, техник подключил холодильник к электричеству. Подключенный холодильник мелко затрясся, и из-за неприкрытой дверцы к ногам секретарши упала бабушка. Быстро выяснилось, что старушка была мертва.

В тот же день главный врач, целуя в шею свою верную секретаршу, обратил внимание на то, что у девушки появились седые пряди на висках.

— Это все печальное недоразумение, вызванное происками жидомасонов, — авторитетно заявил Шпрехшталмейстер, — с тобой что, никогда недоразумений не случалось?

— Допустим — согласился Рабинович, — чем ты тогда можешь объяснить то, что заказал пациенту Гельфенбейну нарисовать портрет твоей Настеньки? Ты что, не понимаешь, что использовать труд больных для своих нужд недопустимо?

Шпрехшталмейстер тяжело вздохнул. В этом случае возразить ему было нечего. Гельфейнбен убил старушку из самых благих побуждений. Гуманист — он и в белой горячке гуманист. Казацко-еврейское семейство Гельфенбейнов прибыло на постоянное место жительства в Израиль в промежутке между Яблочным спасом и Днем независимости Израиля. Еврейскую часть семейства олицетворял собой сам Михаил Маркович Гельфенбейн, человек трудной судьбы и большого дарования. Уже в школе юный Миша обратил на себя внимание картинами высокого патриотического звучания. Он одинаково хорошо владел всеми жанрами изобразительного искусства. Однако, даже глядя на невинный натюрморт в его исполнении, хотелось рвать и метать врагов и добиваться новых трудовых успехов. Карьера его складывалась блистательно, несмотря на напевность фамилии. Заслуженным художником Кабардино-Балкарии он стал в 30 лет. Однако банальное, могучее, всепоглощающее пьянство привело его к тому, что свое тридцатипятилетние он встретил в качестве грузчика магазина в столице Еврейской автономной области, городе Биробиджане. Его жена, владелица магазина, серьезная женщина зрелого возраста, из уссурийских казаков, одна воспитывающая пятнадцатилетнего сына и давно собиравшаяся поменять берега полноводного Амура на Америку, Германию или, на худой конец, Израиль. И этот худой конец предприимчивая казачка увидела в еврейском грузчике. Была сыграна шумная свадьба, и начались суровые будни фиктивного брака.