Девушка жимолости - [63]

Интересно, нашел ли Уинн коробку из-под сигар в отеле в Бирмингеме? Теперь мне уже не узнать. То, что он каким-то образом вышел на Терри Вутен, очевидно, – это от нее он, судя по всему, узнал тогда, что я собиралась к ним на обед. От одной мысли, что Уинн все это время преследовал меня, как раненую косулю, подкашивались ноги.

Мой брат – безжалостный ублюдок, это теперь несомненно. И я ненавидела его!

Сидя на узкой больничной койке, прижавшись подбородком к коленям и глядя на унылые серые цементные стены моей новой обители, я слушала бубнеж медсестры, которая зачитывала распорядок дня: с утра прием лекарств, потом завтрак, групповое занятие, разные виды терапии на выбор – рисование, музыка или общение с животными, потом обед и свободное время, вечерний прием лекарств и отбой в 21:30. Если я задержусь тут надолго, они разрешат мне работать на кухне, в прачечной или в саду. Вот веселуха!

Уинн таки выиграл. Отец в двухстах милях отсюда, он умирает, и до него мне не добраться. А если и доберусь, все равно вряд ли смогу ему объяснить, что происходит. И правды из него уже не вытрясу – болезнь, вероятно, зашла уже слишком далеко.

Если отец умрет, пока я сижу взаперти, Уинн будет назначен опекуном, или душеприказчиком, или как они там это называют, над моей частью имущества. Что, в свою очередь, даст ему власть распоряжаться всем, каждым моим центом, и, как следствие, моей судьбой. Я буду тут сколько он пожелает, любой срок мотать, а он будет разгуливать на свободе. Для него это приток дополнительных средств на предвыборную кампанию или на круиз по Карибскому морю – что они там со своей Молли Роб запланировали.

Я могу, конечно, сказать правду. Могу объяснить, что он заставил меня проглотить столько таблеток, но кто же теперь поверит мне, ведь всем известен мой диагноз. Мое слово против слова Самого Уинна, сына Элдера Белла, генерального прокурора, законодателя штата, которого все так ценят, он ведь метит на губернаторский пост. Достаточно примера Трикс и Колли. Они не могли рассчитывать на справедливость. Их закинули сюда как хлам – и оставили гнить и умирать.

Сестра уставилась на меня: наверное, дошла до конца своего списка.

– Хорошо, спасибо, – сказала я.

Она поджала губы:

– Я спросила, есть ли у вас какие-нибудь вопросы?

– Нет.

Сестра двинулась к двери.

– Хотя вообще-то есть. Моя машина осталась в Бирмингеме. Что с ней, как вы думаете?

– Скорее всего, ее эвакуировали. – И вышла.

Великолепно – машина Джея теперь где-то на штрафстоянке, а у Уинна – и моя сумка и, возможно, ружье. И одному Богу известно, что сталось с сигарной коробкой, оставшейся в отеле. Да уж, позаботится обо мне братик. Теперь мне никак не успеть до воскресенья, я в полнейшем пролете!

* * *

Новый Причард оказался всего лишь более уродливой и технически оснащенной версией Причарда старого. Три угрюмых этажа из кирпича и цемента – духоподъемнее не бывает.

Если что и может высосать из человека остатки надежды и окончательно деморализовать, так это попытка посмотреть утреннюю программу по телику, забранному в металлическую клетку и поднятому аж на девять футов в высоту, при дребезжащем ртутном мерцании ламп дневного света.

Все вокруг было серым: блочные цементные стены, залитый эпоксидкой пол, а также двери, окна, металлическая сетка на дверях и окнах. И больные тоже. Пациенты, на мое счастье, в основном были смирные. Одни коротали день за игрой в карты или в Скребал. Другие решали кроссворды, смотрели телик или весь день сидели уставившись в окно. Беспокойные экземпляры бороздили коридор, некоторые сидели без движения в инвалидных креслах, другие бессвязно бормотали, обращаясь к невидимым собеседникам. Как минимум двое регулярно ходили под себя по большой и малой нужде, с завидным постоянством переполняя надетые на них памперсы для взрослых. Едкий аромат разъедал кожу, и кому-то всякий раз приходилось отправляться за санитарами.

В первый же день у меня прошла встреча с психологом: им оказалась молодая девица с асимметричной стрижкой, взъерошенными волосами и розовым стеклянным кольцом в ноздре, – судя по виду, только-только с институтской скамьи. Наша встреча проходила на сером (!) диване в сером (!!) коридоре, по которому туда-сюда расхаживали пациенты и персонал, – чтобы я, видимо, не слишком пугалась. Одна из пациентов, тощая девочка-подросток, прислонившись к стене, злобно смотрела на нас.

– Расскажите мне, пожалуйста, что с вами случилось, Алтея, – начала доктор Хипстер.

– Мой брат заставил меня принять таблетки, чтобы это выглядело как самоубийство, – улыбнулась я в ответ.

Выражение лица докторши не изменилось.

– Ваш брат? – переспросила она.

Она, конечно, знала, кто такой Уинн. Это знали все.

Потупив взгляд, она внимательно рассматривала планшет в руках.

– Почему вы считаете, что он заставил вас принять таблетки?

– Я не считаю, я знаю. И я… – Тронув челюсть, я почувствовала боль. И вдруг ощутила себя полностью опустошенной, обессилевшей. – Я думаю, что он что-то от меня скрывает. Некоторые факты из семейной истории, нечто ужасное, что происходит с женщинами из нашей семьи повторяется из поколения в поколение.