Девушка выбирает судьбу - [71]

У каждого ребенка свой характер. Я, например, очень любил похвалу. Стоило только кому-нибудь сказать: «Наш Кайсаржан всегда исполнит свое обещание!» — и я готов был разбиться в лепешку, но выполнить просьбу этого человека. Но никакие меры принуждения не действовали на меня. «Он упрям, как бык!» — говорила обо мне мать, и я старался оправдать ее мнение.

Ни к кому не обращаясь, я шагнул в землянку, где увидел громоздкие деревянные вещи, похожие на сундук моей бабушки, только без цветистых украшений. Позднее я узнал, что это были парты. У противоположной стены висела голая черная доска, на которой были выведены какие-то знаки. А под доской у высокого прямоугольного ящика на высоких ножках сидел на маленьком ящичке какой-то джигит. Тогда я еще не знал, что такое стол и стул…

Джигит был приблизительно ровесников моего старшего брата, и я без всякого стеснения обратился к нему с вопросом, где учитель. Поглощенный каким-то своим делом, он оторвался от большого ящика и с удивлением посмотрел на меня. Я шмыгнул носом и потер его рукавом своего одеяния.

— Пришел учиться? — спросил у меня джигит.

— Да.

— Как же тебя зовут?

— Кайсар…

— А как зовут твоего отца?

— Игибай… Кузнец Игибай!

— Сколько тебе лет?

Вот этого вопроса я как раз и боялся.

— Се-емь…

— Та-а-ак — протянул за мной джигит и на минуту задумался. — А считать умеешь?

Я начал быстро считать, пока он не остановил меня где-то на пятом десятке. Теперь джигит повернулся ко мне уже всем туловищем.

— А сосчитай-ка наоборот!

— Сейчас… попробую.

Поднатужившись, я сосчитал в обратную от той цифры, на которой он остановил меня.

Джигит внимательно посмотрел на меня, на мою одежду, видимо, раздумывая: не замерзну ли я зимой по дороге в школу.

— Я тебя приму… Обязательно приму, — сказал он. — Но только в следующем году. Ладно?

— Нет… — Я отрицательно покачал головой. — Хочу с учителем говорить!

— Так я и есть учитель.

В невеселом настроении вышел я из школы. Чувствовал я себя, как выброшенная на берег рыба. Идя сюда, мне хотелось зайти к дяде Колишбаю, но теперь расхотелось. Я вспомнил, что два его сына учатся в этой школе…

Ночью я видел во сне, как меня приняли в школу. Учитель, тот самый джигит, дал мне новенький букварь с цветными картинками, хрустящую синюю тетрадь и набор цветных карандашей. Могу дать честное слово, что каждый карандаш был другого цвета.

Я иду в школу и пересчитываю по дороге эти карандаши, боясь потерять их. И еще думаю о том, что, вернувшись из школы, попрошу бабушку сшить мне такую же сумку, какую я видел у других мальчиков.

— Эй, Кайсар, вставай… Вставай, телят надо гнать к пруду! — Мать трясет меня за плечо, а я никак не хочу расстаться со своим сном. Тогда она стаскивает с меня старое, все в заплатках одеяло, и я просыпаюсь. Убедившись, что все это было сном, я тяжело вздыхаю…

Но я не теряю интереса к учебе. Уж не помню, где нашел я огрызок химического карандаша. Любое попавшееся мне печатное слово аккуратно перерисовывается мной на бумагу. На этой же бумаге рисую всяких зверей и птиц, нашу землянку, деревья у переправы и многое другое. Но меня терзают страхи. Взрослые люди говорят, что все живые твари, которых я изображаю на бумаге, превратятся на том свете в огненных волков, змей и скорпионов, будут кусать и жалить меня. Иногда мне снится это, я просыпаюсь в холодном поту. Всякий раз, нарисовав что-нибудь живое, перечеркиваю бумагу, словно перерезаю горло тем чудовищам, которые должны мучить меня когда-нибудь. Но рисовать тем не менее не бросаю…

ЛЮТАЯ ЗИМА

Зима у нас бывает разная. Иной раз не только крупный рогатый скот, но даже овцы и козы всю зиму проводят на подножном корму. А иногда зима — «старый коварный сват», как называют ее тогда, — застает врасплох беспечных людей и лишает их всего богатства — скота. К тому времени, о котором сейчас рассказываю, я стал взрослее и уже прислушивался к бывалым людям…

Все время вспоминаю я мать, бабушку и братьев, но совсем мало говорю об отце. Это потому, что он умер очень рано, когда я едва научился говорить. И о смерти его я знаю по рассказам других.

В то время зажиточные люди, готовясь к свадьбе дочери, приглашали моего отца к себе в дом на три-четыре месяца. Он изготовлял там разнообразные украшения из золота, серебра и драгоценных камней. Я уже перечислял кое-что из того, что умел делать отец: ожерелья, браслеты, перстни, кольца, подвески для волос, пряжки, брошки, кованые пуговицы, украшения для свадебных головных уборов и другие вещи, которые не всегда купишь в магазинах. Да и не продавали тогда всего этого. Кроме того отец украшал семейные сундуки, шкатулки, седла и прочие принадлежности, имеющие все то же отношение к свадебному обряду. Обыкновенно в таких случаях он возвращался домой усталый, но с богатыми дарами.

Ранней весной один бай задумал выдать замуж единственную дочь и, конечно же, послал за отцом. В качестве задатка он прислал нам нарочным мешок пшеницы, мешок муки и половину конской туши. Через неделю, нагрузив на сани запас древесного угля и необходимые инструменты, отец отправился к заказчику.

Там он прожил больше месяца, пока не кончился запас угля. Тогда отец решил поехать домой, чтобы немного отдохнуть и взять уголь. Дело было перед ледоходом. Переправляясь через реку, отец провалился вместе с конем и повозкой под лед. Конь со всем грузом утонул, а отец пришел в аул еле живой, слег в горячке и уже не встал…