Девушка в синем - [55]
В середине июня 1936 года умер Горький. В письме к маме по этому поводу Тихонов как бы подводит итог своей жизни, итог отношений с мамой и Алексеем Максимовичем, который, несмотря ни на что, оставался ему дорог до конца. Письмо это вызывает чувство глубокого уважения к душевному благородству автора. О последних днях и кончине Алексея Максимовича оно содержит подробности, которые я здесь привожу.
«Умер он, так же, как и жил, немного надуманно, как бы на виду у всех, держа себя в руках, все время напрягая свою волю. „Я всю жизнь думал о том, как бы мне изукрасить этот момент… Удалось ли мне это?“ — сказал он перед смертью близкому ему человеку. Да, удалось! Умирая, он говорил о новой Советской Конституции, о положении французского крестьянина, о литературе и ничего о себе, ничего об интимном и ничего о смерти. „Я уже далеко теперь, мне трудно к вам возвращаться“, — сказал он, умирая. Умирал он, в сущности, 8-го. Все последующие дни были возвращением из мертвых; он вновь уверовал, что останется жить, и с этим сознанием впал в беспамятство, неожиданно для себя и для окружающих, которые тоже верили, что опасность уже миновала. Умер, быть может, потому, что заснул и тем ослабил свою волю и свое сопротивление».
Это письмо отца вообще оказалось последним и, конечно, при цензуре тех лет далеко не содержало всего, что он, вероятно, хотел бы сказать. В Москве пошли один за другим политические процессы. С некоторыми из подсудимых Тихонов был знаком. Контакт с зарубежьем сделался преступлением. Вести об отце прервались на десять лет.
Я слышала впоследствии, что сразу после войны он поручил кому-то разузнать в Париже, что с нами сталось. Ответ был, что… мы уехали в Америку! Зачем это было нужно? Кто был так жесток? Об Америке мы и не помышляли, а мама и брат проживали все по тому же довоенному адресу.
Только в 1953 году, когда начали налаживаться контакты с СССР, один знакомый привез мне адрес и телефон отца, без труда найденный им через Союз писателей.
Я заказала Москву. Назвалась. Мне ответил женский голос и сразу: «Где Варвара Васильевна?» (Тогда уже исполнилось три года, как мама нас покинула.) И затем: «Тихонов парализован. Говорить не может». Он был рядом с телефоном; я попросила приблизить трубку, чтобы услышать его голос!! «Это невозможно». Я умоляла: «Скажите ему, что я у телефона, что люблю его всем сердцем, что сделаю все, чтобы приехать…» Сказали ли?.. Его уже не было в живых, когда наконец пришли нужные для моей поездки бумаги.
Одна из самых тяжелых минут моей жизни была эта, когда, держа телефонную трубку, соединяющую меня с далекой Россией, я знала, что он на другом конце провода, что так легко обрести его вновь, хотя бы на мгновение… и что это оказалось, увы, недостижимым… О смерти отца я узнала из парижских газет. Никто не дал себе труда известить об этом меня — его дочь, которая (как он писал маме) была единственным, что у него оставалось в жизни.
У меня сохранилась открытка Чуковского, присланная после смерти отца — ласковая, сердечная. Он писал, что «Тихонова под конец окружали хищные люди, которые всегда старались урвать с него все, что могли…».
В 1938 году в Балете Монте-Карло произошли большие перемены[213]. В их дирекцию вошли американец С.-Ж. Денхэм, а позднее и Василий Григорьевич Базиль, теперь — полковник де Базиль. Художественным руководителем стал Мясин.
Леонид Федорович пополнил труппу артистами, собранными со всего мира. В Париже одновременно со мной он ангажировал прелестную молоденькую аргентинку Симону Гроссман. Леонид Федорович был очень приветлив и назначил мне день подписания контракта. Каково же было мое изумление — меня ангажировали… стажеркой! На половину и без того скудного жалования! Я с негодованием отказалась.
На следующий день он долго меня уговаривал: только так может существовать новая труппа. Многие работают пока на тех же условиях, все уладится после Монте-Карло. «Перестаньте бунтовать, Нина!» — говорил он с обворожительной улыбкой. Как всегда, когда ему хотелось, он был убедителен. Других трупп не предвиделось. Я согласилась, сознавая, что это — безумие.
В труппе нас оказалось… восемьдесят человек! Вдобавок к «звездам» Мясин собрал всю талантливую молодежь. Зачем ему понадобилось столько народу — не понятно. В балетах было два, а то и три полных состава исполнителей! В новом балете «Парижское веселье» я танцевала с молоденькой девушкой, приехавшей со стипендией из своего родного города в Америке — Розеллой Хайтауэр
