Девушка в синем - [46]

Через несколько дней, 27 января 1931 года, наша премьера. На сцене мы готовы к поднятию занавеса.

И вдруг — все ахнули!.. Кто-то из администрации прерывающимся голосом читает публике телеграмму: «В Голландии скончалась Анна Павлова…»[179]

Мгновенно весь зал встал. Подняли занавес. На сцене и в публике надолго застыла минута молчания.

Дирижер поднял затем палочку — увертюра Баха.

На фоне задника, изображающего беспредельное звездное небо, мы исполнили «Этюд» с внутренней сосредоточенностью и торжественностью, которые были подобны панихиде по величайшей из балетных артисток…

После «Бориса Годунова» с Шаляпиным следующим огромным успехом стала «Русалка» Даргомыжского.

Какая разница между Шаляпиным в роли царя-детоубийцы в представленном накануне «Борисе Годунове» и Шаляпиным в «Русалке» — деревенским мельником с хитрецой, себе на уме! Как гадко, вкрадчиво он приплясывал, уговаривая дочь соблазнить неравнодушного к ней князя. Но вот она — утопленница. Как трогал душу сгорбленный старик, потерявший рассудок от горя и угрызений совести! С какой удивительной экономией средств он умел потрясать зрителей. Страшен был его хриплый крик, до боли жуток взгляд из-под нависших бровей, дрожащие в клочьях бороды пальцы.

Во втором акте после плавного «Славянского танца» Нижинская поставила «Пляску цыган», бушующую как пламя, — еще один из своих шедевров. Длительное крещендо танца доводило исполнителей до неистовства. За кулисами мы полумертвыми падали на пол. Думаю, что впервые за всю карьеру Федора Ивановича успех этих плясок был на уровне его успеха.

Сезон заканчивался «Садко» Римского-Корсакова. В сцене новгородской ярмарки могучий бас Капитон Запорожец прекрасно пел Варяжского гостя, тенор Дмитрий Смирнов — Венецианского, Юренев — сладенькую арию Индийского.

Александр Бенуа для этого спектакля создал знаменитую декорацию «подводного царства». В сине-зеленом полумраке морской пучины розовели кораллы. Вокруг восседающей на троне Царицы-Волховицы покачивались высокие водоросли. Между ними шныряли золотые рыбки. Финальный водоворот, вздыбливающий всю сцену, всегда проходил под аплодисменты.

Несмотря на успех, на переполненные залы, Василий Григорьевич Базиль все чаще сокрушенно качал головой: финансовые дела Русской оперы так плохи, что, если артисты не согласятся на сокращение и без того скудных гонораров, придется прекратить спектакли. Перспектива потерять то, что нам всем было дорого, приводила в смятение. Все соглашались. Под конец наших заработков не хватало на проезд в метро.

Сказка в Театре Елисейских полей кончилась в первых числах июля. Настал день, когда я пришла, чтобы забрать свои вещи. У артистического входа стоял не новенький, но все же красавец «Роллс-Ройс». Мне ответили, что он принадлежит мсье де Базилю. Войдя в театр, я услышала, что наш всеми любимый князь Церетелли окончательно разорен Русской оперой Парижа.

Положение профессиональных балетных артистов сделалось тогда чрезвычайно трудным. Труппа Дягилева распалась после его смерти. Сошла со сцены и труппа Анны Павловой. В Лондоне Фредерик Аштон еще не основал английский балет. В Германии приказал долго жить Романтический театр. В парижской Опера царил полный упадок (туда еще не пригласили Сергея Ли-фаря). В Италии балет скатился до уровня оперных интермедий. В Америке, Австралии, не говоря об Азии, балета не существовало. Связь с балетным искусством в Советской России давно прекратилась. В Нью-Йорке Мясин ставил номера в гигантском кинематографе «Рокси»[180].

И все же мне хочется сказать: не в материальной обеспеченности, не в благополучии самое главное. Может быть, именно в очень трудные моменты возникает то нервное напряжение, та абсолютная трата себя до конца, которая делает из танцовщиков артистов, а не ремесленников.

Уже будучи педагогом, я как-то раз забрела к Преображенской на урок. Девочка лет десяти показалась мне «обещающей». «Ну нет, — сказала Ольга Осиповна, — слишком сытая!..»

Кое-как мы дожили до третьего сезона Иды Рубинштейн в парижской Опера, открывавшегося 13 июня 1931 года. Для нее были восстановлены балеты предыдущего сезона. «Вальс» Равеля, ко всеобщему облегчению, Нижинская переделала. Александр Бенуа превратил свои декорации в бальный зал эпохи Наполеона III, Красный бархатный зал Опера, как бы продленный на сцене, был очень эффектен. Тюлевый занавес отделял от публики и окутывал призрачным туманом на сей раз удачную хореографическую композицию.

Ида Львовна, в кринолине, окруженная кавалерами в блестящих мундирах, появилась на сцене довольно поздно. Балет имел большой успех. Морис Равель, крошечный, седовласый, на вид застенчивый человек, дирижируя, поднимал бурю и в оркестре, и на сцене, и в зрительном зале.

Новинкой сезона, которой предшествовала грандиозная реклама, был «Амфион» на текст Поля Валери и музыку Артура Онеггера, поставленный Леонидом Мясиным. «Если бы не Рубинштейн, он был бы событием», — опять писали газеты.

Спящего Амфиона окружали нимфы, подготовляя его посвящение Аполлону. Пробудившись, Амфион видел возле себя лиру. Вспомнив о своем сне, он извлекал из нее чарующие звуки и вызывал к жизни музыку. Она будила камни и скалы, которые складывались в стены города Фивы. Завершив свое деяние, Амфион снова становился простым смертным.