Девушка в голубом пальто - [24]

Олли нервно сообщает:

– Облава.

Звуки становятся все ближе. Мы с Олли встречаемся взглядом, мгновенно забыв о споре. Он поднимает запястье и резко отдергивает рукав. Сначала я не понимаю, зачем он это делает. Но он щелкает по часам, обращая мое внимание на время. Мы так долго спорили на улице, что можем пропустить комендантский час. Сегодня мы оба без велосипедов, и до моего дома еще целая миля.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас задержали в самый разгар облавы, когда солдаты упиваются властью!

– Сюда! – рявкает солдат. Гулкое эхо отражается от булыжников. – Шевелись! – Он уже за углом. Этот солдат с пленниками в любую минуту может появиться на нашей улице.

– Нам нужно… – начинает Олли.

– Следуй за мной. – Схватив парня за руку, я тащу его к маленькой глухой улочке. Мы быстро идем по ней, затем сворачиваем в другую, потом в следующую. Я впервые радуюсь, что в Амстердаме такие извилистые, запутанные улочки.

Мы шагаем рядом, обмениваясь жестами и игнорируя крики, которые все еще слышатся в нескольких кварталах от нас. Я не хочу видеть людей, которых уводят солдаты. Мне не хочется напоминания о том, что меня не забирают, потому что белокурые волосы лучшее спасение.

Сейчас мы идем по проулку. Он такой узкий, что если я вытяну руки, то, кажется, смогу дотронуться до зданий. Здесь безопаснее, чем на главной улице, так как меньше шансов, что нас увидят. Но, с другой стороны, здесь опаснее: если нас увидят, то отсюда не убежать. Я так сильно сжимаю руку Олли, что завтра будут синяки.

Местность становится знакомой. Мы проходим мимо книжного магазина, закрытого на ночь. Иногда я достаю кофе для его владельца. Проходим мимо оптометриста, сапожника, занимающегося починкой обуви. Он чинит мне обувь в обмен на пиво. Я знаю, где кончается эта улица: возле танцевальной студии. Нас с Элсбет заставляли брать там ужасные уроки вальса.

Отсюда рукой подать до моего дома. В случае необходимости можно постучаться в соседскую дверь, притворяясь, будто хотим одолжить яйцо. Кто-нибудь из соседей, вероятно, впустил бы нас. Мы почти в безопасности. Издалека все еще доносится шум облавы. Я ускоряю шаг, чтобы увеличить расстояние между нами и этим ужасом. И вдруг Олли еще сильнее сжимает мою руку.

В конце улицы стоят два человека, отбрасывая длинные тени от винтовок.

Нам нужно продолжать идти. У нас нет выбора. Его никогда нет. Я знаю, что у них зеленая форма, так что мы должны идти вперед. Нам придется пройти мимо них. Если бы мы повернули назад, это выглядело бы подозрительно. Жаль, что со мной Олли. Немецким солдатам не нравится, когда ты подмигиваешь им, идя под ручку с другим парнем. Вероятно, это напоминает о том, что может происходить у них дома.

Дула их винтовок направлены вниз. Они беседуют друг с другом по-немецки, и у них такая быстрая речь, что я не все понимаю. Один из них хлопает второго по плечу и смеется. Непохоже, что они пришли с облавы. Наверное, совершают обычный обход. Нам просто не повезло, что мы выбрали эту улицу.

Я тесно прижимаюсь к Олли, стараясь занимать как можно меньше места.

– Добрый вечер, – говорит Олли по-немецки. Мы осторожно протискиваемся мимо них. Я киваю и улыбаюсь.

Мы проходим мимо, и мое тело начинает расслабляться. Через несколько секунд мы уже будем в конце проулка. Олли тоже идет мерным шагом, делая вид, будто никуда не торопится.

– Подождите!

У нас нет выбора, так что мы останавливаемся. Один из Зеленых полицейских направляется в нашу сторону. Я бросаю взгляд в конец проулка, но Олли дергает меня за руку. Не пытайся бежать, шепчет он. Ведь у них винтовки.

– Подождите, – повторяет полицейский. – Погодите, я же вас знаю. – Он наклоняется, вглядываясь в мое лицо.

Знает? При таком свете трудно его вспомнить. Откуда он меня знает? Может быть, это один из тех солдат, с которыми я флиртовала? Или господин Крёк посылал меня к нему за товаром? И я смеялась над его плоскими шутками, пока совершалась сделка? Или он видел меня недавно, когда я входила в еврейский лицей?

В окне соседнего дома шевельнулась портьера. Обитатели домов по этой улице затаились, безмолвно наблюдая за нами.

– Я действительно вас знаю! – гогочет он.

– Не думаю, – бормочу я с приветливым выражением лица. – Уверена, вас бы я запомнила.

– Да, – говорит он. – Вы та парочка. Романтическая парочка!

– Верно! – соглашается Олли. Он отвечает по-немецки. У него безукоризненное произношение, но он глотает слова, словно подвыпил. – Рембрандт!

– Рембрандт! – подтверждает немец, и теперь я узнаю его. Это тот, кого мы встретили прошлым вечером на площади.

Олли обнимает меня за плечи.

– А как ваш добрый друг, любитель искусства? Мы с невестой любим Рембрандта. Не так ли, дорогая? – Он многозначительно смотрит на меня, и хотя сердце выпрыгивает из груди, я нежно пожимаю руку Олли.

– Наш любимец, – выдавливаю я.

– Если когда-нибудь приедете в Германию, то увидите, что у нас великолепное искусство.

– Непременно, – обещаю я с дружеской улыбкой. – После того как все закончится.

Его глаза сужаются.

– Что закончится?

После войны – вот что я имела в виду. После того как мы вернемся к нормальной жизни. Вряд ли в моих словах был оскорбительный намек, но они явно не понравились солдату.