Девушка из Хиросимы - [28]

Кандзи принес текст обращения к жителям деревень не давать кровь. Имелось в виду расклеить это обращение на дорогах и в деревнях.

Пока Рюкити переписывал текст обращения, Сумико, сидя у гарибана, водила угольком по картону. Она делала набросок фигуры девочки со школьной сумкой на плече. Когда у девочки появились большие глаза и челка на лбу, фигура ее сразу же стала похожа на куклу, выставленную в витрине магазина на главной улице города. Сумико пририсовала шприц, воткнутый в руку девочки, и резиновую трубку.

— Вот это здорово! — раздался голос Кандзи над ее ухом. — Сумико, оказывается, умеет рисовать.

Она закрыла рукой рисунок, но Кандзи выхватил кусок картона.

— Очень хорошо… Только надо ноги приделать, а то получается привидение.

Изобрази сбоку бутылку, куда кровь стекает, — посоветовал Сугино. — Только большую.

Постой! — Кандзи приставил палец ко лбу. — Вместо бутылки… придумал! Кому идет кровь? Для чего?

Для воины в Корее, — ответил Рюкити.

Вот именно. Лучше нарисовать не бутылку, а такую штуку, чтобы всем было понятно с первого взгляда.

Сумитян умеет рисовать самолеты, — сказал Рюкити.

Сугино замотал головой.

— Не годится. Тогда придется этот шланг тащить вверх, в небо… Самолет летит, а девочка стоит на месте.

Можно нарисовать самолет на земле, — возразил Рюкити.

Лучше это… — Сумико нарисовала три кружочка, обвела их волнистой линией, наверху изобразила полукруглую башенку, из которой высовывалась пушка.

Настоящий танк! — Кандзи хлопнул в ладоши. — Молодец, Сумитян!

Сумико провела линию — протянула трубку от шприца к танку.

— Рисуй начисто. — Кандзи положил перед Сумико восковку и железную палочку. — Только смотри, если испортишь, отвинчу голову!

Надо сперва напечатать обращение, а потом листовку, которую вчера принесли. — Рюкити покачал головой. — А у нас бумаги мало… на этот рисунок вовсе не хватит.

Рисунок не надо печатать, сделаем только восковку, — сказал Кандзи. — Я покажу Цумото.

Сумико положила восковку на доску и стала рисовать, а мужчины сели печатать обращение. Закончив печатание, Кандзи завернул в большой платок отпечатанные листы и .восковку с рисунком Сумико и ушел вместе с Сугино.

Рюкити развел костер на развалинах печи и поставил на огонь кастрюльку. Он приготовил похлебку из стебельков репейника и побегов папсУротника. Вместо риса похлебку пришлось заедать галетами, пахнущими мышами.

— Очень вкусно… — Сумико закрыла глаза и похлопала себя по щекам. — Первое в мире угощение.

После ужина они сели печатать листовку. Просмотрев первый отпечатанный лист, Сумико сделала удивленное лицо.

— Это ведь Ясаку сочинил? — спросила она.

Рюкити кивнул головой:

— Да, Ясаку.

А почему подпись Кацу Гэнго?

Потому что хорошее стихотворение. Решили пустить листовкой. Будем расклеивать.

Значит, Ясаку… — Сумико поцокала языком. — А я не знала… А вот недавно на дороге был плакат — дети, а над ними самолеты с никадоном. Там тоже была подпись Кацу Гэнго. Значит, Ясаку… умеет и рисовать?

Какой плакат? С надписью: «Борись с угрозой войны!»? Это не Ясаку. Тот плакат делали в союзе молодежи. Тогда за одну ночь накатали от руки около ста плакатов и сами расклеили.

•— Не Ясаку? А почему подпись Кацу?

— Как почему? Потому, что получился удачный рисунок. Поэтому решили размножить и расклеить.

А вот когда мы ходили в тот раз в город, на столбе было объявление о кукольном спектакле… пьеса Кацу Гэнго.

Ту пьесу написала Курода Марико. Вот та самая девушка в очках, она была на собрании у учителя. А сейчас она пишет для бумажного театра пьесу о женах шахтеров, о том, как они боролись.

А как боролись?

Их мужья забастовали и спустились вниз, в шахты, чтобы не пускать никого. Тогда владелец шахты вызвал полицию и послал вниз штрейкбрехеров. Те нагрузили вагонетки углем и хотели вывезти, а жены шахтеров сели на рельсы и не пропустили. Сидели до тех пор, пока владелец не пошел на попятную.

Высидели и победили… — тихо произнесла Сумико. — Женщины, а такие же храбрые, как мужчины.

Закончив работу, они потушили фонарик в шалаше и сели у входа. Из–за Двугорбой горы вылезла большая круглая луна. Около вершины Монастырской горы торчал шпиль пагоды, похожей на сосну с обрубленными ветвями. Внизу среди деревьев поблескивали огоньки светлячков.

— Недавно в город приезжал студенческий хор из Токио, — сказал Рюкити. — Хорошие песни пели. И японские и иностранные. Вот эта мне понравилась… русская. Такой припев:

Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка э–эй!

• Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка а–а–а!

Сумико заставила ею повторить несколько раз и выучила мотив.

— А что такое «каринка» и «маринка»? — спросила она.

Наверно, что–нибудь вроде «милая»… Только русские говорят не «каринка», а по–другому, потому что они умеют, кроме «ри», произносить еще такую букву, которой нет на японском языке. Эту песню у них поют молодые мужчины и женщины… влюбленные.

Он пристально посмотрел на Сумико. Она пощипывала шею. Между ними пролетел светлячок.

— Надо итти домой. — Сумико поднялась. — Скоро будет дождь.

Откуда–то сверху из–за кустов на скале сльь шалось монотонное, назойливое стрекотанье цикады.