Девушка из Берлина. Вдова военного преступника - [44]

— Это так забавно, — тихо говорил Эрнст и зажигал очередную сигарету. — Когда я только прибыл в Берлин, чтобы занять этот пост, всё, что мне говорили, было: «Кальтенбруннер, сиди и ничего не делай. Перебирай свои бумажки, а политику оставь нам». А теперь все они смотрят на меня, будто я какой-то пророк с неба спустившийся, который возьмёт и спасёт их всех каким-то чудом от ада. Только вот уже поздно. Когда я всё ещё мог что-то для них сделать, меня никто не слушал. А теперь всё кончено, для всех нас. Теперь все ко дну пойдём, до одного. Конец игре.

Берлин, апрель 1945

Я вышла из здания РСХА, чтобы немного подышать свежим воздухом. Раньше я так любила весну, но сейчас ничего весеннего в воздухе не чувствовалось. Даже трава боялась показаться из-под земли, а солнце постоянно скрывалось за завесой дыма, поднимавшегося от горящих зданий.

Мой малыш потянулся внутри, и я обняла живот руками, переплетя под ним пальцы. «И это мир, в который я приношу своего ребёнка», невольно подумала я, удаляясь всё дальше и дальше от Принц-Альбрехтштрассе. Небольшой отряд Гитлерюгенд — совсем ещё мальчишки не старше тринадцати-четырнадцати лет, в болтающихся на них, огромных не по размеру униформах, — промаршировали по другой стороне улицы, громко распевая что-то патриотическое своими ещё по-детски высокими голосами. Интересно, их хоть научили стрелять из этих ружей?

Женщины с плачущими детьми на руках стояли в одной очереди со стариками, в ожидании вытягивая шеи в сторону полевой кухни, надеясь получить хоть какие-то жалкие крохи. Мы в РСХА ещё пока хотя бы не голодали, подумала я и тут же устыдилась своих собственных мыслей, потому как именно так всё это время «Великий германский рейх» и существовал: богатство одних было построено на несчастии других.

— Ты должна быть благодарна, — сказала мне однажды Ингрид. — Тебе хотя бы не пришлось испытать и сотой доли того, через что пришлось пройти немецким евреям, которым не так повезло в жизни как тебе. Так что перестань жаловаться, что жизнь так несправедлива и думай лучше, как у тебя всё относительно неплохо сложилось.

О себе я никогда и не жаловалась. Я прекрасно понимала и ценила своё относительно безопасное положение по отношению к тому, как другим приходилось, особенно в последние месяцы. Я просила только за Эрнста, просила каждый день, упорно отказываясь оставить надежду, хоть ответ и был всегда одним и тем же:

— Особая группа контрразведки ОСС уже была сформирована из нескольких спецагентов, чьей главной задачей будет найти и доставить доктора Кальтенбруннера в руки союзников, чтобы далее он мог отчитаться за свои преступления перед международным военным трибуналом, если он конечно решит остаться в Германии, — проинформировала меня Ингрид всего день назад.

— Какие преступления? Он же ни в чём не виноват… — я закрыла глаза, потому что не могла больше на неё смотреть.

— Он — глава гестапо.

— Только на бумаге. Мюллер фактически руководит четвёртым отделом.

— Он ответственен за преступления, совершённые в концентрационных лагерях.

— Лагеря находятся под руководством Освальда Поля, это вообще совершенно отдельная от РСХА ветвь!

— Приказы от особом обращении? Einsatzgruppen?

— Всё — инициатива Гиммлера и его ответственность. Все те приказы штамповались его факсимиле. Эрнст даже не читал их!

— Ну раз он так невинен, как ты утверждаешь, то ему не составит труда доказать это в суде. Если он к тому времени конечно не исчезнет.

«Надеюсь, что исчезнет». Я подняла глаза к свинцово-серому небу и вдохнула полную грудь прогорклого, совсем не весеннего воздуха. Я уже чувствовала неизбежное, и слёзы, что я так старательно пыталась сдержать, слёзы, которые я научила себя никому не показывать, снова начали царапать мне горло.

«Нет, я не стану плакать, — пообещала я себе, — он знает, как выживать, мой Эрни, он никогда не даст им себя поймать. Он слишком умён для них, да и его верный Отто следует за ним, как преданный пёс — он скорее погибнет, чем даст своего хозяина в обиду… Нет, он никогда им не сдастся, он поедет в свою родную Австрию, а оттуда бежит куда-нибудь со своей семьёй и верными людьми. У него уже должно быть есть план. У него всегда есть план. А я останусь с Генрихом, поеду в Нью-Йорк и буду счастлива одной только мыслью, что он где-то там, на одной планете со мной, дышит тем же воздухом и смотрит на те же звёзды. Мне и этого будет достаточно… Пусть только живёт».

— А я теперь командую всеми южными армиями, — Эрнст горько усмехнулся вместо приветствия, как только я вернулась со своей небольшой прогулки. — Представляешь? Гиммлер только что назначил меня. Интересно вот только, у меня хоть пару сотен человек наберётся, чтобы ими командовать?

С этими словами он уронил голову на руки, и я так и не смогла разглядеть, смеялся он или уже плакал. Он всё-таки выпил вторую бутылку бренди, что я так старательно от него прятала всё утро. Только вот как я могла его винить в том, что он напивался с самого раннего утра в эти дни? Все вокруг напивались: солдаты на обоих фронтах, их командиры прямо на рабочем месте, и даже генералы в бункере Гитлера.