Девушка А - [9]

— Первое, что ты закажешь на свободе? — Эта тема всегда разгоралась быстро. — Чай в «Ритце» или в «Греческой таверне»?

Эви подтянула колени к груди, закашлялась и ничего не ответила. Я вдруг заметила, что ноги у нее стали какими-то странными — ниже голени несоразмерно большими, как башмаки клоуна.

Я зарекалась представлять себе, как едят родители, но тот день был последним, и я решила — можно. Они за кухонным столом, Ной сидит на своем стульчике и таращится на них младенчески бессмысленным взглядом. Мать испекла яблочный пирог и собирается его разрезать. Золотистая корочка присыпана сахаром; там, где кусочки фруктов выкипали наружу, в корочке остались мягкие ямки. Нож входит в тесто, Мать надавливает. Пирог разрезан, и аромат горячих фруктов поднимается над столом. Она отрезает кусок для Отца и подает его на нагретой тарелке. Не торопясь попробовать сама, наблюдает, как он жует. Рассыпчатое тесто и тягучая начинка перемещаются у него во рту. Она наслаждается удовольствием, с которым Отец ест.

В тот день они долго обедали и не укладывали Ноя. Была где-то середина зимы, и к тому моменту, как хлопнула, закрывшись, дверь гостиной, свет, проникавший в комнату через картон, начал тускнеть. В доме все стихло.

— Пора, — сказала я. — Пора.

И, чтобы больше не раздумывать, натянула цепи. Выкрутив левую кисть, я высвободила руку из железного кольца. Правая, распухшая, никак не пролезала, несмотря на то что я изо всех сил вдавливала большой палец в ладонь.

Салун «Последний шанс».

— Не смотри, — сказала я Эви; даже после всего, что мы пережили, оставались еще вещи, которые ей не следовало видеть.

Когда Далиле было девять или десять, она нацепила обручальное кольцо Матери на свой большой палец и не смогла его снять. Я пришла в восторг — Далила редко влипала в неприятности. Усевшись на верхней ступеньке лестницы, я наблюдала, как разворачиваются события в ванной. Далила сидела на краю ванны, вся в слезах; Мать, опустившись перед ней на колени, мылила ей палец. Мокрое мыло оказалось очень действенным средством — кольцо, к моему разочарованию, почти сразу соскользнуло и, коротко звякнув, приземлилось на пол.

Я вытащила руку до костяшек и начала выкручивать кисть во все стороны. На руке уже были ссадины — остались после утренних попыток; кожа вся в синяках — вот-вот лопнет. Закусив зубами простынь, я задвигала рукой быстрее. Реветь, как Далила, я не собиралась. Когда кожа лопнула, моя черно-красная, влажная рука продралась, наконец, через кольцо.

Я засмеялась, прижала руку к груди. Глаза у Эви были испуганными, но она улыбнулась и подняла вверх большой палец. Перегнувшись через край кровати, я стала обшаривать Территорию здоровой рукой в поисках чего-нибудь тяжелого, чем можно было бы разбить стекло. Погружая ее в кучу теплого, влажного мусора, я натыкалась на какие-то предметы; мне показалось, они сами прыгают в руку. Отпрянув в отвращении, я сглотнула и снова стала искать. Объедки, старая полусгнившая обувь, заплесневевшие странички наших детских Библий. Все не годилось — слишком мягкое.

Эви на что-то показала, и я замерла, ожидая увидеть Отца в дверях. Она покачала головой и повторила жест. Проследив за ее взглядом, я поняла — смотреть нужно под мою кровать. Трясущейся рукой я нащупала там нечто твердое. Деревянная палка, вся в засохшей крови и еще какой-то грязи с Территории. Я смотрела на нее несколько мгновений, пытаясь вспомнить, откуда она здесь взялась.

— Да, — сказала я. — То что надо.

Я поднялась, пошатываясь, и дотащилась до окна. Отец не дал себе труда закрепить картон как следует, и клейкая лента, на которой тот держался, обветшала и порвалась. Кусок за куском я сняла остатки и придержала готовый упасть картон.

— Раз, два, три! — сказала я и опустила кусок на пол.

Свет разразился в комнате, как взрыв. Эви спрятала лицо под руками. Я не стала оборачиваться и смотреть на комнату, залитую днем. Нужно было спешить. Я пересекла Территорию, уложилась в три коротких шага, и вот я у кровати Эви. Взяла ее за руку, как в то время, когда мы спали в одной кровати и когда все еще не было так страшно. Она не шевельнулась: теперь я увидела ее позвоночник, проплешины на голове, усилия, которых ей стоил каждый вдох. Как только я выбью стекло, секунды, наши мизерные секунды, что мы высчитывали столько месяцев, побегут.

— Я вернусь за тобой, — сказала я. — Эви?

Ее рука затрепетала.

— Мы скоро встретимся.

Я взгромоздила деревянную палку на плечо.

— Спрячь лицо, — прошептала я ей.

И время тишины закончилось. Я ударила изо всех сил в нижний угол окна. Стекло треснуло, но не разбилось; я ударила еще сильнее, и оно разлетелось вдребезги. Внизу заплакал Ной. В комнате под нами послышались шаги, раздался голос Матери.

На лестнице уже кто-то был. Я попыталась убрать куски стекла, торчавшие из рамы, но один из осколков вонзился мне в ладонь. Их было слишком много, а времени — совсем мало.

Я подтащила одну ногу, оперлась о подоконник, затем — вторую и села лицом наружу. В замке́ заскрежетал ключ — кто-то был уже за дверью. Я велела себе не смотреть вниз. Повернувшись вокруг своей оси, я на мгновенье повисла — туловище было внутри, а ноги уже болтались за окном, в морозном воздухе.