Девочки - [6]

— Я же тебе показывала! Сначала поворачиваешь до упора, потом убавляешь потихоньку!

Как же достал меня этот душ!

Мне так и не удалось отрегулировать смеситель. Выхожу, стуча зубами, кутаюсь в полотенце. Коринна стоит в коридоре перед зеркалом. Сооружает «конский хвост». Еще минут пятнадцать она будет укладывать челку.

Коринна не выйдет из дому, если челка лежит не так, как ей нравится. Каждый день она завивает ее двумя пальцами. Чтобы волосы лежали надо лбом ровным мостиком.

— Ты уже достаточно съела, хватит.

Я слышу мамин голос, она обращается к Жоржетте.

Та сует в рот последнее печенье и бежит в ванную, оставив стол «как есть».

Наша мама всегда скажет что-нибудь такое, чего никто больше так не скажет.

Коринна завтракает после душа.

— Мам, мне так хорошо?

— Да. Только не заправляй футболку в брюки.

— У-у! Мне не идет, когда футболка не заправлена!

— А я тебе говорю, только невоспитанные девочки заправляют футболку в брюки!

Как будто Коринна не знала, что наша мама ничего не смыслит в моде. Послушать ее, так надо одеваться не как нравится, а наоборот.

— Сибилла! Ах ты, грязнуля! Смотри, какой свинарник оставила на столе!

— Отстань! — огрызаюсь я, правда, негромко.

Но мама услышала.

Она откладывает свои хозяйственные причиндалы: сейчас что-то будет. Я еще рот не успела закрыть после «отстань», как она надвигается на меня.

— Что ты сказала?

Если моя мама собралась выйти из себя — туши свет. Вот интересно: она-то, если решит выйти из себя — сразу выходит. Как будто ей давно этого хотелось. Везет же некоторым, а я все делаю не вовремя.

Она уже стоит у самого моего лица. Вплотную. Так стоит, что видно: не сдвинется ни на миллиметр. У нее злые глаза, глаза-ножи. Я изо всех сил пытаюсь выдержать ее стальной взгляд.

— Что ты сказала? — повторяет она.

Я не отвечаю. Начинаю часто моргать. Чувствую: вот сейчас. Сейчас я схлопочу.

Нет, заколебалась…

— Уух… Рука чешется…

Мамины глаза смягчились. Пронесло.

— Смотри у меня! Договоришься! Завтра за это подметешь в комнате сестры. Нет, надо же… Отстань… Слыханное ли дело…

Она уходит, а я еще несколько секунд отхожу от пережитого. Уж лучше подметать — и завтра, и послезавтра.

Когда мы забываем о времени, будильник призывает нас к порядку. Он начинает играть дребезжащую музыку, от которой больно ушам. Это значит 7:45, пора выходить.

Мама стоит у открытой двери.

— Сибилла, сделай милость, вернись сегодня с косами.

— Я не виновата, они сами расплетаются, когда я играю.

Жоржетта хихикает.

— Коринна, бифштексы разогревай десять минут. Я сегодня не успею забежать в обед, сдаю баланс.

Коринна кивает. На нее можно положиться. Мама работает далеко от дома, но каждый день в обед она бегом взбирается на склон Круа-Русс,[2] чтобы мы не ели в школьной столовой.

Мы выходим из квартиры. Мама поворачивает ключ в двери.

У соседа снизу лязгают замки. Пять замков отпираются один за другим. Наш сосед баррикадируется в своей круа-русской квартире. Мы спешим, чтобы не встречаться с ним. Мама делает вид, будто ничего не происходит, но прибавляет шагу. На ходу она торопливо убирает в сумку ключи. Мы припускаем бегом, чтобы миновать его дверь, пока он не вышел. Но поздно. Всегда бывает поздно. Каждый раз мы не успеваем улизнуть: дверь открывается. И нечего не стоит надеяться, что он спустится раньше. Он нас поджидает.

Мне кажется, мсье Онетт подслушивает у двери. Мама замедляет шаг, когда он выходит из своей квартиры. Ему не надо знать, что она его избегает. Мы тоже тормозим. Нашу маму ждет неприятная встреча, и мы замираем втроем на одной ступеньке. Жоржетта стоит с полузакрытыми глазами. Что-то бормочет слишком низким для своих лет голосом. Она не понимает, что происходит, но ей это не нравится. А я — если бы мне разрешили, я бы пнула соседа ногой под коленки. Он отворачивается — три девчонки его раздражают. Любопытные и глупые глаза соседа смотрят на маму. Не любит он эту женщину, у которой явно не все ладно в жизни. Мсье Онетт вообще не любит людей, у которых есть дети. Ему очень не нравится эта безмужняя женщина. И еще меньше нравится итальянская фамилия на двери этажом выше. Пахнет от этой одинокой женщины чуть ли не нуждой, и мсье Онетта от этого запаха с души воротит. Тошнит мсье Онетта при виде трех девчонок из квартиры сверху и их замордованной матери с такими черными, такими кудрявыми волосами.

— Добрый день, мсье Онетт.

Маме не с руки выказывать соседу свою неприязнь. За стенами своей квартиры наша мама вообще тихая.

— Дб'день, — отвечает сосед сквозь зубы.

Ему-то как раз с руки выказывать свое превосходство.

Мама оглядывается на нас. Любой шорох, любой выдох возьмут на заметку, и это будет очко не в ее пользу. Ступенька за ступенькой. Мы спускаемся, будто подражаем старушкам, которые ходят как неживые.

Как же мне хочется обернуться и крикнуть соседу: «Отстаньте от нас!» Ух, я бы ему высказала, что, если он не любит детей, так и дети его тоже не любят. Крикнула бы ему прямо в рожу, что он, с толстым животом и на коротких ножках, — вылитый боров. А мы свиней терпеть не можем!

Вовсе не из вежливости мсье Онетт пропускает маму вперед. Просто ему удобней, чтобы Анна Ди Баджо шла впереди него, а не сзади.