Девочки - [40]

Сестры чуть не боднули меня — слишком быстро ко мне наклонились. Вправду ли я сказала то, что сказала?

Молчание. Нам тревожно. Наш батальон смыкает ряды. Мы стоим, прильнув друг к другу, и дрожим с головы до пят.

А маме совсем худо. Она ничего больше не говорит. Даже не шевелится. Теперь стала похожа на гипсовую статую в парке. Сестры могут с ней посоревноваться в имитации садово-парковой скульптуры. У них получается не хуже. Дрожь отпустила, и мы разжимаем объятие.

— Ты его видела? — допытывается Коринна.

Она все еще сомневается, что не ослышалась.

— Да.

— Ты уверена? — настаивает мама.

— Как ты можешь быть уверена? Ты же никогда не видела его раньше.

Голос у Жоржетты так и не окреп. Она бормочет еще тише:

— Как ты его узнала?

Подошедшая к нам Анжела подтверждает:

— Точно говорю, это был он.

Ей нелегко далось это признание, но солгать она не смогла. Ее слова падают, точно нож гильотины.

— Ты говорила с ним?

Мамин голос дрожит.

— Нет. «Он» меня не дождался.

Нахлынувшая волна облегчения возвращает статуям жизнь.

Мои сестры снова начали дышать — как раз вовремя, а то бы удар хватил. Мама поворачивает голову, стараясь делать это незаметно. Не слушает ли нас кто-нибудь?

— Да «Он» все равно бы не остался, — говорит она, задним числом преуменьшая значимость события.

— Почему?

Я чувствую, что сейчас ей нагрублю. Мне не нравится ее беспечное отношение. Как будто это совсем не важно.

Тревога. «Он» вернулся. Спустя тридцать два года мы снова во власти прежних страхов. Запах не совсем белого хлеба долетает до маминых ноздрей. Неужели конца этому не будет?..

Противоречивые чувства обуревают каждую из нас.

— «Он» пришел полюбоваться на тебя. Это его право. Ничего страшного. «Он» тебя не побеспокоит… Я уверена.

— Думаешь, я боюсь, что «Он» меня побеспокоит? — фыркаю я, вдруг разозлившись на маму.

— Мы поговорим об этом позже, — отдает мама приказ рассредоточиться, замечая, что к нам приближается остальная родня.

* * *

На мой номер в гостинице смотреть противно. Это же надо уметь за три дня устроить такой кавардак.

— Ты как кошка. Всюду, где побывала, метишь свою территорию, — сказала мне однажды мама.

Лучше было бы сказать: «Ты как твой пес».

Я никогда не навязываю маме моего пса — она любит, чтобы в ее квартире были чистота и порядок Когда со мной Тото, я ночую в гостинице.

Неужели для нас с Тото нет другого способа пометить территорию? Мы переворачиваем все вверх дном в рекордные сроки.

Тото играл с рулонами туалетной бумаги. На темно-синем ковре валяются белые комочки. Я ела шоколадки из мини-бара. Обертки так и остались на стойке. Я выпила две бутылки минералки. Вон они, пустые, на тумбочке у кровати. Я выкурила вчера два десятка сигарет. Стряхивала пепел во все, что попадалось под руку, гасила окурки где попало. Во всех стаканах бычки. Пепельница полна до краев.

Мое белье разбросано по всему номеру. Пожалуй, можно подумать, что ночка у меня была бурная.

А у меня и была ужасная ночь! Всю ночь я ворочалась с боку на бок. Всю ночь то зажигала, то гасила лампочку над кроватью. Всю ночь пыталась уснуть, но так и не могла. Всю ночь ходила чистить зубы после каждой выкуренной сигареты и клялась себе, что это последняя.

В эту ночь я задала себе все вопросы, которые раньше не приходили мне в голову. В эту ночь я впервые подумала, что «Он» — не только фотография. В эту ночь я осознала, что ношу его фамилию не просто так: «Он» — мой отец.

Итак, у меня есть отец. Я сделала это открытие в тридцать четыре года — поздновато, но тем оно важнее. Как же теперь быть? Тридцать четыре года я всем отвечаю: «У меня нет отца». Отвечаю сочувственным лицам тридцать четыре года: «У меня нет отца, но мне плевать — нет, и все тут».

Делу конец и говорить не о чем.

— Ты говоришь только о маме, а отец?

— У меня его нет.

— А твоя фамилия?

— Это его фамилия, но я его не знаю.

Как же меня всегда раздражал этот интерес посторонних: кто? что? Им-то какая печаль?

— У тебя нет желания с ним увидеться?

— Нет.

— Ты знаешь, где «Он»?

— Нет.

— «Он» никогда не приходил тебя повидать?

— Нет.

— Чем «Он» занимается?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может чем-то заниматься…

— Где «Он» живет?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может где-то жить…

— Его так и зовут — «Он»?

— Нет, Антуан.

— «Он» жив?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» живет на свете… «Он» был моей серой тучей. Бесформенной тенью в дальнем уголке моего сознания, которую я отгоняла, мотнув головой. «Он» был абстракцией. Бестелесным носителем фамилии, скрытым виновником белокурых волос, тайной причиной Сибиллиной непохожести.

— Позвони, там будет видно, — сказала мне по телефону Лоранс.

— А как же мама?

Вообще-то ее эта история больше не касается. Она растила нас, защищала, но теперь я взрослая.

— А сестры?

— Сестры твои как хотят. Это только ваше дело — твое и его.

Вот как! Я и «Он» — у нас с ним уже есть что-то «наше». Я сижу на кровати в гостиничном номере. Вешаю трубку на рычаг. Не знаю, что и думать. Вернее, «думать» мне нечего. Чтобы «что-то думать», надо знать, о ком и о чем… Ничего я не думаю. Что со мной творится? Сама не знаю, что со мной творится, когда я снова снимаю трубку. Нажимаю на ноль: звонок в город.