Девочки - [29]

— Эва, — сказал Расселл, когда Сюзанна меня представила. — Ева. Первая женщина.

Я боялась сказать что-нибудь невпопад — тогда все сразу поймут, что мне здесь не место.

— Вообще-то Эвелина.

— Имена важны, правда? — сказал Расселл. — Да я и не вижу в тебе змеи.

Даже от такой незначительной похвалы мне сразу стало легче.

— Ну что, Эви, как тебе наш праздник солнцестояния? — спросил он. — И наш дом?

Все это время у меня на спине пульсировало выходившее из-под его пальцев послание, которое я никак не могла расшифровать. Я покосилась на Сюзанну, вдруг осознав, как незаметно потемнело небо, как широко растеклась над нами ночь. От жара костра и наркотиков меня клонило в сон. Я так ничего и не съела, и в пустом желудке посасывало. По-моему, он очень часто называет меня по имени. Или нет? Сюзанна всем телом подалась к Расселлу, нервно теребила волосы.

Я сказала Расселлу, что мне тут нравится. Сказала еще несколько бессмысленных, сбивчивых фраз, при этом чувствуя, будто рассказала ему гораздо больше. И это чувство так никуда и не делось. Даже потом.

Чувство, что Расселл может прочесть мои мысли так же легко, как снять книгу с полки.

Когда я улыбнулась, он взял меня за подбородок, развернул к себе.

— А ты актриса, — сказал он. Взгляд у него был словно горячее масло, и я позволила себе превратиться в Сюзанну, в девушку, при виде которой мужчин будто ударяло током, в девушку, которой им хотелось коснуться. — Да, именно так. Я это ясно вижу. Тебе нужно стоять на краю обрыва и глядеть на море.

Я сказала ему, что я не актриса, что актрисой была моя бабка.

— И точно, — сказал он. Стоило мне назвать ее имя, как он сделался еще внимательнее. — Я это сразу заметил. Ты на нее похожа.

Потом я прочту о том, что Расселл специально выискивал знаменитых и полузнаменитых последователей, обхаживал их и тянул из них деньги, разъезжал на их машинах и жил в их домах. Вот он, наверное, обрадовался, что я пришла сама, что меня даже уламывать не пришлось. Расселл притянул к себе Сюзанну. Я поглядела на нее, но она, казалось, ушла в себя. До этого мне и в голову не приходило, что она беспокоится насчет меня и Расселла.

Новое чувство — собственного превосходства — встрепенулось во мне, дернулась ниточка, запрятанная так глубоко, что я ее даже не распознала.

— Ты будешь отвечать за Эви, — сказал Расселл Сюзанне. — Договорились?

На меня они не глядели. Сам воздух между ними искрил многозначительностью. Расселл взял меня за руку, обрушил на меня свой взгляд.

— Увидимся, Эви.

Шепнул что-то Сюзанне. Вернувшись ко мне, она заговорила совсем по-другому, деловито.

— Расселл говорит, можешь оставаться, если хочешь, — сказала она.

Видно было, как она воспрянула духом после встречи с Расселлом. К ней вернулась былая бойкость, и, говоря, она разглядывала меня. Меня потряхивало, не знаю, правда, от страха или от предвкушения. Бабка рассказывала мне, как ей доставались роли — как быстро ее выбирали из толпы. “А дело было вот в чем, — говорила она. — Все девочки думали, что выбор за режиссером. А на самом деле это я, своим секретным способом, сообщала режиссеру, что роль — моя”.

Мне этого хотелось — чтобы безвидная, беззвучная волна понеслась от меня к Расселлу. К Сюзанне, ко всем ним. Мне хотелось этого бесконечного мира.

Вечер потихоньку разваливался. Руз расхаживала голой по пояс, тяжелые груди раскраснелись от огня. Она то и дело надолго умолкала. Черный пес убежал в темноту. Сюзанна сказала, что раздобудет еще травы, и исчезла. Я искала ее, но постоянно отвлекалась на вспышки и шаги, на танцующих незнакомцев, которые улыбались мне — добро и тупо.

Были мелочи, из-за которых стоило бы насторожиться. Какая-то девочка обожглась — кожа на руке вздулась волдырями — и с ленивым любопытством разглядывала ожог. Вонючий нужник, разрисованный загадочными символами, оклеенный изнутри страницами из порножурналов. Гай, описывавший теплые внутренности свиней, которых он резал на родительской ферме в Канзасе.

— Они знали, что с ними будет, — говорил он благодарным слушателям. — Когда корм принесу — улыбались, как нож достану — давай беситься.

Он поправил огромную пряжку на ремне, прохихикал что-то невнятное. Но сегодня же солнцестояние, твердила я себе, это все — языческая белиберда, а если мне не по себе, сама виновата — не могу до конца прочувствовать это место. А ведь столько всего вокруг можно было заметить и полюбить. Дурацкие песенки из музыкального автомата. Поблескивание серебристой гитары, взбитые сливки, которые капали с чьих-то пальцев. Вдохновенные, фанатичные лица.

Время на ранчо смешалось: здесь не было ни часов, ни часиков, секунды и минуты казались условностями, целые дни утекали в никуда. Не знаю, сколько прошло времени. Сколько я прождала Сюзанну, пока не услышала его голос. Прямо над ухом прошептавший мое имя:

— Эви.

Я обернулась и увидела его. Меня так и скрутило от счастья: Расселл меня вспомнил, отыскал меня в толпе. Как знать, может, он даже искал меня. Он взял меня за руку, погладил ладонь, пальцы. Я бестолково улыбалась, мне хотелось любить всех и вся.

В его трейлере было просторнее, чем в других комнатах, на кровати лежало мохнатое одеяло, до меня не сразу дошло, что это шуба. Она была тут самой приличной вещью — на полу валялась одежда, в которой посверкивали пустые банки из-под пива и газировки. Пахло странно, отдавало чем-то скисшим. Думаю, я нарочно вела себя так наивно, делая вид, будто не знаю, к чему все идет. Но какая-то часть меня этого и вправду не знала. Или не придавала особого значения фактам: я вдруг напрочь забыла, как тут оказалась. Тряская поездка на автобусе, дешевая сладость вина. Где мой велосипед?