Девочки - [25]

Я узнала, что у Митча дела тогда шли неважно — ссоры из-за денег с директором, бывшим к тому же его другом детства, отмазанный арест за хранение марихуаны, — но Расселл, наверное, показался ему гражданином куда более реального мира. Он заставил Митча еще острее чувствовать вину из-за его золотых пластинок, из-за огромного бассейна, который для вечеринок накрывали оргстеклом. Расселл, со свитой из юных девочек, с обожанием опускавших глаза, стоило ему заговорить, сулил Митчу таинственное спасение. Митч пригласил всех к себе домой, в Тибурон, распахнул перед ними свой холодильник, разрешил пожить в гостевой комнате. Они хлебали бутылками яблочный сок и розовое шампанское, залезали на кровать в грязных ботинках — ни о чем не задумываясь, будто солдаты-оккупанты. Наутро Митч отвез их на ранчо, и к тому времени Расселл уже обольстил Митча вкрадчивыми разговорами о любви и истине — вещах, столь притягательных для богатых искателей.

В тот день я поверила всему, что девочки мне наговорили, захлебываясь и раздуваясь от гордости всякий раз, когда речь заходила о гениальности Расселла. О том, что скоро он и по улице спокойно пройти не сможет. О том, что скоро он расскажет всему миру, как быть свободным. И да, Митч действительно однажды позвал Расселла на запись. Надеялся, что его студия клюнет на энергетику Расселла, сочтет его модным и интересным. Уже потом, гораздо позже, я узнала, что запись прошла не просто плохо, а по-настоящему провально. Это было еще до того, как случилось все остальное.

Люди, пережившие катастрофу, иногда начинают рассказывать о случившемся не с того, как они услышали предупреждение о торнадо или объявление капитана о поломке, а с того, что этому предшествовало: они уверяли, будто и свет в тот день был каким-то не таким, и простыни как-то уж особенно наэлектризовались. Что на пустом месте поссорились с женихом. Словно предчувствие беды уже вплелось во все, что было до нее.

Может, я не заметила какого-то знака? Какого-то внутреннего укола? Ползающих блестящих пчел в ящике с помидорами? Необычно пустой дороги? Я вспомнила, как в автобусе Донна спросила меня — небрежно, будто эта мысль только что пришла ей в голову:

— Ты вообще про Расселла слышала?

Я не поняла вопроса. Не сообразила, что она пытается разузнать, какие слухи могли до меня докатиться: оргии, бешеные кислотные трипы, сбежавшие подростки, которых заставили прислуживать взрослым мужикам. Собаки, принесенные в жертву на берегу в полнолуние, гниющие в песке козлиные головы. Дружи я с кем-нибудь, кроме Конни, может, и услышала бы на вечеринках болтовню о Расселле, какие-нибудь перешептывания на кухне. Может, знала бы, что нужно быть настороже.

Но я только головой помотала. Я ничего не слышала.

5

Столько всего было в тот первый вечер, мне бы уже тогда насторожиться. Но даже потом, даже зная все, что я уже знала, я не могла думать ни о чем, кроме настоящего. Кроме кожаной рубашки Расселла, бархатно-мягкой, попахивающей плотью и гнилью. Кроме улыбки Сюзанны, которая распускалась во мне фейерверком, оставляя цветной дымок, красивый порхающий пепел.

— Домик в прерии, — сказала Донна, когда мы вылезли из автобуса.

Я не сразу поняла, где мы. Автобус давно уже съехал с шоссе и долго трясся по грунтовке, которая убегала дальше, за белесые холмы с шапками дубов. Старый деревянный дом — точно размокший свадебный торт. Выпуклые розетки и гипсовые колонны делали его похожим на замок среднего пошиба. Он был частью импровизированного поселения, включавшего, насколько я видела, еще амбар и заболоченный бассейн. В загончике дремали шесть плюшевых лам. Вдалеке несколько человек рубили росшие вдоль забора кусты. Они помахали нам и снова склонились к земле.

— Речка мелкая, но плавать можно, — сказала Донна.

Они все и вправду жили вместе, мне это казалось каким-то чудом. По стене амбара ползли вверх нарисованные люминесцентной краской символы, раздувалось на ветру висевшее на веревках белье. Приют для распущенных детей.

Однажды на ранчо снимали рекламу авто, сообщила Хелен своим детским голоском.

— Давно, правда, но все-таки.

Донна пихнула меня локтем в бок:

— Прямо в глуши живем, да?

Я спросила:

— Как вы вообще это место нашли?

— Тут один старик жил, но потом уехал, потому что крыша текла, — пожала плечами Донна. — Ну, мы ее починили, типа того. Внук нам дом сдает.

Чтобы заработать, объяснила она, они ухаживали за ламами и помогали соседу-фермеру: срезали салат перочинными ножами, продавали его продукты на рынке. Подсолнухи и банки клейкого от пектина джема.

— Три бакса в час. Неплохо, — сказала Донна. — Но с деньгами напряг.

Я кивала, как будто такие проблемы были мне знакомы. Маленький мальчик, лет четырех-пяти, кинулся к Руз, врезался с разбегу в ее ногу. Он ужасно обгорел, волосы выцвели до белизны, и подгузник был ему уже явно не по возрасту. Я предположила, что это сын Руз. А Расселл — отец? Стоило подумать о сексе, и в груди вскипела дурнота. Мальчик вскинул голову, точно разбуженный пес, и, лениво, настороженно сощурившись, поглядел на меня.

Донна прижалась ко мне:

— Пойдем познакомишься с Расселлом. Он тебе понравится, честное слово.