Девочка в красном пальто - [34]

– Кармел, дитя мое. Оставь тарелки. Давай присядем. – Дороти говорит очень ласково, но почему-то от ее слов иголки впиваются в меня еще сильнее и мурашки бегут по спине.

Я делаю, как мне говорят. Дороти складывает в кучку разноцветные вещи, которые они мне купили. Дедушка сидит во главе стола, на нем его черный костюм. На Дороти мягкая блузка красного цвета, та самая, в которой она была в первый вечер, когда дедушка привез меня. Дедушка сидит на своем тяжелом деревянном стуле, он нервничает. Я чувствую, что его неуемная энергия снова вернулась к нему, она наполняет комнату, и это из-за нее он такой нервный.

– Кармел. Милая, милая Кармел. – Дедушка прикладывает к лицу платок, и мой страх становится все сильней и сильней.

– Что? Что случилось? – Мой голос вырывается из груди, как вздох ветра.

– Боюсь, сегодня у меня плохие новости, Кармел. Очень плохие. Ужасные новости, – говорит дедушка, и у меня горло сжимается так, словно он схватил меня руками и душит до полусмерти.

– Мама? – шепчу я.

Дедушка кивает. Я поворачиваюсь к Дороти, но она отводит глаза в сторону.

– Боюсь, что да. Мне нелегко говорить тебе об этом, Кармел. Но твоя мама умерла сегодня ночью.

Так вот о чем они шептались за дверью и что хотели мне сообщить! Я вскакиваю и кричу:

– Нет!

– Кармел, милая. Ты должна успокоиться. Послушай…

Я не хочу слушать. Я отталкиваю от себя стол – непонятно как, он ведь такой тяжелый, – но он скользит по полу и врезается Дороти в ребра.

– Нет, нет, нет!

Что мне делать? Я не знаю, куда деваться, как быть вообще. Я выбегаю из кухни. Дедушка кричит:

– Постой, дитя, послушай!

Но я не могу остановиться, я бегу куда-то по лестницам, то вверх, то вниз. Нарочно бьюсь головой о стены. Бью себя по голове своими собственными руками.

– Это неправда, неправда, – кричу я с лестницы вниз. – Я хочу видеть ее!

Внизу расплывчатым пятном маячит лицо Дороти.

– Ради бога, дитя. Тебе выпал тяжелый крест, но ты должна смириться и нести его. Мы понесем его вместе.

Она поднимается по лестнице и протягивает одну руку ладонью кверху – словно я белка, которую она хочет покормить.

Слова Дороти убеждают меня в том, что это правда. С дедушкой никогда не знаешь, что в другой раз услышишь – то ли песенку про кровь ягненка, то ли песенку про трассу В, – но Дороти всегда говорит понятные и разумные вещи, как мама или учительница. Если она произносит что-то, значит, так и есть. Я пробегаю мимо нее, она прижимается к стене, ее глаза и рот как три большие буквы «о». За спиной я слышу ее крики и слова дедушки: «За ней, Дороти, за ней!» Потом раздаются дедушкины шаги: попеременно то шарканье больной ноги, то стук здоровой. Дороти куда проворней. Я слышу ее быстрый топот и представляю, как она подхватила гармошкой свои длинные юбки, чтобы не мешали бежать.

Но им не угнаться за мной. Моя мучительная, невыносимая боль – словно вспыхнувший бензин, и я, будто горящий автомобиль, с воем мчусь по дому. Вверх по лестнице, мимо своей спальни, мимо рядов окон и мимо разбитого окна, через которое, как я однажды видела, влетали и вылетали птицы. Я бегу в ту часть дома, где я еще не была, там лестница с резными перилами. На верхней площадке я упираюсь в большую коричневую дверь, она открывается со скрипом, как дверь холодильника.

Я влетаю в комнату, в которой, наверное, лет сто не было ни души. Вокруг камина стоят стулья с бархатными сиденьями. Когда я с криком врываюсь, они, мне кажется, вздрагивают, как вздрогнули бы живые люди, если бы кто-то с воплями ворвался к ним. Толстый красный ковер поглощает звук моих шагов.

Эта комната – комната страдания, думаю я. Это комната смерти. На стенах – черные обои с букетами зловещих пурпурных цветов, словно отовсюду смотрят тысячи кровавых глаз.

– Моя мама умерла, – сообщаю я комнате.

Она молчит, не знает, что сказать в ответ.

– Умерла, умерла!

Я бегаю кругами, опрокидываю деревянные столики с цветочными горшками – цветы в них засохли много лет назад, горшки разбиваются, и земля, похожая на пепел, рассыпается по ковру. Комната, которая еще недавно растерянно молчала и не знала, что мне ответить, просыпается после своего многолетнего сна, похожего на смерть. Она гонится за мной, устраивает ловушки, подставляет стулья, о которые я спотыкаюсь. Я рву старый пыльный бархат на стульях зубами. Я царапаю ногтями обои, но они такие толстые, что забиваются мне под ногти.

– Ты всего лишь мебель! – кричу я и снова начинаю все ломать и крушить, потому что хочу все разнести в щепки. Я ударяюсь об углы, набиваю шишки и кричу: – Мама, мама, мама! Не оставляй меня здесь, не оставляй!

Когда я слышу голоса Дороти и дедушки, комната уже наполовину порушена. Я здорово над ней поработала после того, как она сотню лет простояла нетронутой, но мне мало. Мне бы хотелось вырвать из стены каждый кровавый глаз. Над камином висит зеркало, и я замечаю в нем свое лицо – искаженное и белое, с горящими глазами, и вид у меня такой странный, что я не сразу понимаю, что это я.

Когда я распахиваю дверь и выскакиваю на лестницу, Дороти с подобранными юбками уже ставит одну ногу в старомодной черной туфле со шнуровкой на верхнюю площадку. Когда я пролетаю мимо, она пытается ухватить меня на лету, но напрасно. Я проскакиваю с такой скоростью, что она на миг превращается в визжащий клубок волос, глаз, зубов, юбок, который остается позади.