Девочка в красном пальто - [32]

Я взглянула на телефон: никаких сообщений. Как будто она растворилась в воздухе.

– Где ты? – кричала я, обращаясь к пустынным полям. – Ну где ты?

К тридцатому дню мы снова стали единой семьей – я, мама, отец. Они жили у меня, приносили из супермаркета пакеты с продуктами. Отец красил забор перед домом, я говорила ему – брось, но он ответил, что ему легче, когда он занят делом. Какой нелепой кажется теперь наша вражда.

– Хватит тебе бродить, – говорили они мне, когда я надевала пальто, чтобы снова уйти из дома.

– Не могу, – отвечала я.

Девочка, которую видели в окне полицейского участка, оказалась никакой не Кармел. Ее разыскали, но выяснилось, что она внучка местных жителей. И одета она была в красное платье, а не в пальто.

В тот день я обследовала деревья в округе. Я обессилела, как принцесса, которую туфельки заставляют танцевать по холмам и по долам, а снять туфельки она не может. Уже темнело, когда я прилегла рядом с ручьем, прижалась лицом к земле с такой силой, что песок забился в рот, и я стала отплевываться.

Я долго лежала там. Так долго, что предметы вокруг меня из темных стали светлыми. Лучи солнца медленно опускались, мягкий серебристый свет пробивался меж деревьев. Этот серебристый свет напоминал мне о чем-то, я пыталась вспомнить о чем, и в это время меня привлек негромкий шум. Я подняла голову – на другом берегу ручья сидела девочка. Она сидела на корточках и бросала камушки в воду, они падали с плеском, и я подумала – как она оказалась одна в таком безлюдном месте, о чем думают ее родители, почему разрешили уйти одной так поздно и так далеко от дома? Пока я смотрела на нее, меня постепенно осенило. Я прекрасно знаю эту девочку, она не чужая. Это Кармел, моя дочь.

Я села.

– А, это ты, – фыркнула она и снова бросила камешек.

Я чуть не рассмеялась, так смешно она фыркнула, и какая-то благодать разлилась по всему моему телу до самых косточек, словно целительный бальзам, словно эликсир жизни.

– Кармел, где ты пропадала все это время, родная?

Она поднялась. Вместо красного шерстяного пальто на ней была красная куртка поверх белого платья с оборками. А куртка была расшита кругляшами, которые в серебряном свете вспыхивали рубиновым.

– Не знаю. Ты же потеряла меня, – ответила она и бросила камешек в воду. – Ты потеряла меня, словно я бусинка. Мелкая монета. Ты водила меня в такие места, где легко потеряться. Ты нарочно это делала.

Еще несколько камешков упали в воду.

– Нет! Это неправда! Ты сама хотела в такие места. Вспомни, лабиринт – это твоя затея.

Она прищурилась, потом взглянула на меня растерянно:

– Может быть. Значит, мы обе хотели потерять друг друга?

– Нет, конечно, нет. Не говори так. Иди ко мне, и мы вернемся домой.

– Я не могу перебраться через ручей, – покачала она головой. – Вдруг замочу новые туфли.

Она поворачивается и идет прочь между деревьями, ветер шевелит ее волосы, и они прядками приподымаются над головой.

– Кармел, Кармел!!! – кричу я вслед удаляющейся фигуре.

От собственного крика я просыпаюсь, крик смешался с землей у меня во рту, вскакиваю и смотрю на другой берег – кажется, там воздух еще колышется от ее недавнего присутствия.

– Я увижу тебя снова, увижу, – клянусь я себе, глядя на тот берег, словно она по-прежнему там. – В этой жизни или в следующей, но я увижу тебя!

Это был последний сон про нее, в котором она уходила прочь.

20

В ночь после пира, который устроила Дороти, я осознала, что умерла. Я поняла это в один миг, словно в темноте зажегся свет. Пошатываясь, я иду в кухню, падаю на стул и стучу ладонями по столу:

– Нет, нет, нет! Я не хочу быть привидением. Спасите меня. Спасите меня.

Дороти стоит передо мной, она прижимает руки к лицу:

– Что стряслось, дитя мое?

– Ты видишь меня? Точно видишь? Я живая?

– О господи боже мой, конечно, живая! Надо же, и Денниса, как назло, нет. Что стряслось? – Дороти садится рядом со мной и крепко обнимает меня.

Я плачу и долго не могу успокоиться. Потом, доплакав, все же сажусь прямо.

– Я нашла старые фотографии каких-то детей и догадалась, что все они уже умерли, и стала думать об этом, – говорю я, хотя понимаю, что звучит это глупо.

– Ты очень много времени проводишь одна, вот в чем беда, – вздыхает она.

– Дороти, сколько я еще буду оставаться тут? Мне ведь в школу уже пора, наверное.

Все дни похожи один на другой, как бусины, и я сбилась со счета, сколько их, но, по-моему, из них можно составить очень длинную нитку бус, и даже не одну. Много дней и много ночей, и каждую ночь я тайком устраиваюсь на лестнице.

От моего вопроса она слегка вздрагивает, и мне приходит в голову мысль – может, с мамой случилось самое страшное, а они не хотят мне говорить.

– В чем дело, дитя мое? Мы тебе не нравимся? Тебе плохо с нами? – Она смотрит на меня уголком глаза. – Может, нам надо придумать что-то веселое? Чтобы развлечь тебя.

– Я хочу поговорить с папой. Дедушка ведь знает его номер. – Я так давно не видела папу, что сама, наверное, уже не вспомню его.

– Да, я полагаю.

– Почему я не могу поговорить с ним? – Мне хочется снова начать молотить руками по столу.

– Ты огорчишь дедушку, – бормочет она. Дороти смотрит на меня с каким-то страхом, словно боится того, что еще я могу натворить.