Девочка в бурном море. Часть 2. Домой! - [9]
Елизавета Карповна почти никогда не выступала на трибуне. Даже в комсомольские годы. «Пчелкой» звали ее ребята. Она охотно вызывалась мыть полы и окна в комсомольском клубе, штопать рубашки мальчишкам из рабфаковского общежития, работать в школе по ликвидации неграмотности, но только не выступать с речами. Одной из первых записалась в парашютный кружок Осоавиахима и первой выскользнула из самолета. До сих пор помнит это счастливое ощущение, когда, очнувшись от рывка, вдруг почувствовала, что ее крепко держит белый купол, сквозь который просвечивает солнце. И вот тогда она произнесла свою первую речь, высоко над землей, не стесняясь, зная, что никто не услышит ее речь о счастье, о молодости. Вторую речь, уже на трибуне, она произнесла в 1927 году, когда бастовали английские углекопы и докеры и газеты писали о бедственном положении семей бастующих. «Мы должны помочь женщинам и детям английских углекопов. Мы не можем стоять в стороне», — только эти две фразы и произнесла она с трибуны, а ребята из ячейки аплодировали и восторженно кричали: «Браво, Пчелка!» Она положила на стол президиума три потертых червонца — всю свою рабфаковскую стипендию. И все ребята, один за другим, подходили к столу и выкладывали свои стипендии.
И позже, во время испанских событий, заработок первого дня каждого месяца советские люди вкладывали в копилку помощи испанской революции. Женщины вынимали из ушей серьги и посылали их в фонд помощи испанцам. И юноши и девушки осаждали райкомы комсомола, военкоматы, требовали послать их в интернациональную бригаду. Тогда каждый второй комсомолец изучал испанский язык, чтобы лучше понять душу испанского народа, тогда «Дон Кихот» Сервантеса — был настольной книгой в каждой семье, а портретом Пассионарии награждали за доблестный труд.
И где бы в мире ни произошла беда, советские люди считали, что это и их беда, и спешили на помощь — всегда бескорыстные, всегда с открытым сердцем.
«ДАЖЕ ЕСЛИ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО…»
— Мама!
Елизавета Карповна подняла голову — перед ней стояла Антошка и пытливо вглядывалась в ее лицо.
— Ты о чем-то все думаешь, мама?
— О многом, лапонька, о многом. И прежде всего о том, что нам давно пора быть в управлении военно-воздушного флота. Пойдем.
Вышли на улицу к остановке омнибуса. На широкой полосе тротуара, недалеко от остановки, пожилой человек, сидя на раскладном стуле, рисовал разноцветными мелками на асфальте. Влажная прядь волос отпала и обнажила бледную лысину в продольных морщинах. Возле ограды лежала опрокинутая шляпа, и в ней поблескивало несколько монет. Антошка подошла ближе. Человек рисовал карикатуру на Гитлера: изобразил фашистского главаря в виде кривляющейся испуганной обезьяны. В лапах у обезьяны два банана, сросшиеся буквой «V». Художник стал приглашать людей из очереди:
— Уважаемые леди и джентльмены, всего за один пенс вы можете выразить ваше отношение к великому фюреру.
Люди подходили, посмеивались, разглядывали мастерски сделанную карикатуру, шаркали по изображению Гитлера ногами, бросали в шляпу художника монетки.
Антошка наблюдала, как под быстрой рукой художника возникали безобразные маски тучного Геринга, тощего и злобного Гиммлера, орущего Геббельса.
Художник закончил работу, распрямил плечи, вытер платком лысину и, увидев девчонку, заинтересованно рассматривающую его рисунки, обратился к ней:
— Маленькая мисс, всего за один пенс вы можете плюнуть в лицо Гитлеру.
Антошка умоляюще оглянулась на мать.
Елизавета Карповна поняла. Порылась в кошельке, протянула дочери монету.
Антошка наступила ногой на лицо Геринга, пошмыгала подошвами по изображению Гиммлера, растоптала и оплевала Гитлера. Делала она это с какой-то яростью, исступлением. Плевала, топтала и приговаривала:
— Вот тебе за Харьков, за Ленинград, за все, за все.
Топтала, пока ее не окликнула мать, и какая-то женщина сказала:
— Видно, Гитлер очень насолил тебе в жизни, девочка.
Антошка бросила в шляпу монету и побежала.
Художник закричал ей вслед:
— Мисс, с вас еще три пенса, вы плюнули по крайней мере четыре раза.
Мама с укоризной посмотрела на дочь и выдала ей еще несколько монет.
Художник поклонился, окунул в ведро швабру и принялся смывать остатки своей работы, чтобы начать все сызнова.
…В управлении военно-воздушного флота они долго ходили из одного помещения в другое, пока, наконец, не попали к нужному человеку.
В кабинете висела большая карта, которую при их появлении офицер поспешно задернул темной шторой.
— Чем могу быть полезен?
Елизавета Карповна объяснила, что им надо немедленно лететь в Москву, и протянула лейтенанту письмо английского военного атташе в Швеции.
Антошка осматривала кабинет. Над картой, задернутой шторой, висел большой портрет Черчилля, и рядом с ним в такой же раме и такой же величины портрет… бульдога. И премьер-министр, и свирепый боксер держали в зубах по толстой сигаре. Оба очень походили друг на друга.
Лейтенант долго вертел в руках бумаги.
— В нашем консульстве мне сказали, что на днях в Архангельск должна лететь «Каталина», — сказала Елизавета Карповна.
Офицер собрал губы трубочкой и свистнул:
