Девочка с самокатом - [72]

Кэт обхватывает себя руками за плечи. Жёсткий ёжик её коротких волос топорщится, кажется, ещё сильней, чем обычно. На губах Вика играет усмешка, но за усмешкой Эмбер видит браваду, да и пальцы, стиснувшие шлем, слишком побелели для того, кому всё нипочём. Лисса щурится, осматриваясь, раздувает ноздри, её белая грудь в вырезе кожаной куртки вздымается нервно и быстро. Калани хмурится, что-то прикидывая, а Макс… Макс говорит за всех:

– Вот дерьмо.

В абсолютной тишине мёртвого города его голос звучит громко и гулко. Он – стеклянная бутылка, падающая с высоты и разбивающаяся об асфальт, звонко разлетающаяся на миллионы осколков.

Для того чтобы мелкие осколки помутнели и стали хрупкими, достаточно десяти лет. Некоторые, впрочем, считают, что стекло переживёт кого угодно – и не сумеет разложиться даже за тысячу лет. Опасней всего здесь то, что стекло может стать причиной пожара. Лучи света, уютно прикоснувшись к прозрачному боку, дадут блик – солнечный зайчик отскочит на что-то, что сможет загореться. И всё.

В мёртвом городе нечему гореть, но разбившийся на осколки голос Макса всё равно находит, куда направить преломившиеся лучи солнца, что потревожить…

– Вот дерьмо! – повторяет он ещё громче, а потом, набрав в грудь воздуха, внезапно кричит что есть силы: – Дерьмо!

Эмбер с ним, на самом деле, согласна, но согласных здесь даже больше: с дальнего конца улицы Максу отвечают истошным, лающим воплем. Лишённый всякого смысла, крик впивается в кожу острыми иглами и расползается холодом – к самому сердцу. Эмбер судорожно вдыхает, пытаясь стряхнуть с себя липкий мороз наваждения, но тут же замирает: между домов показывается то, что давным-давно было живым человеком.

Подволакивая одну ногу, мертвец направляется к ним.

– Теперь уж точно дерьмо, – бросает Кэт, хватаясь за руль своего велосипеда.

Она балансирует, поставив одну ногу на педаль, в любой момент готовая броситься прочь.

Лисса хмыкает, лениво вглядываясь в приближающуюся опасность.

– Такие штаны, – бросает она, чуть скривившись, и тянется к шлему, – были в моде лет за десять до Апокалипсиса.

– Десять лет до Апокалипсиса? – ухмыляется Вик. – Тогда, пожалуй, он хорошо сохранился. Ни одного седого волоса, только взгляни.

Лисса нажимает на газ.

– Сомнительный способ обрести вечную молодость, – бросает она через плечо и срывается с места.

Вик уносится следом за ней.

Не успевает Эмбер и глазом моргнуть, как уезжает и Кэт – легко проскальзывает в ближайшую подворотню, как будто только этого и ждала, как будто точно знает, что делать. Макс остаётся – стоит как загипнотизированный, не сводя взгляда с зомби, который на каждом шагу бьётся плечом в стену дома и утробно рычит.

От небольшой площади, на которой они остановились, в разные стороны расползаются улицы, и, глядя на них, Эмбер понимает, что просто не сможет вскочить и просто уехать – как Кэт. А даже если и сможет, то знания, что она делает, у неё при этом не будет. Совсем. Выход может быть где угодно, найти его получится либо случайно, либо с помощью долгих рассуждений и логики, и на второе нет времени, а что до первого… Ориентироваться в мёртвом городе ей будет сложно.

Во-первых, он похож на лабиринт, а лабиринты её всегда раздражали. Во-вторых, по Столице она гуляла лишь с провожатыми (единственная ночная вылазка – не в счёт, тем более в гостиницу она тогда возвращалась уже не одна), а в собственном Городке всё было донельзя просто. Здесь же… Что-то подсказывает ей, что система забытых проспектов и переулков будет запутанной – и искать среди них финишные ворота можно целую вечность.

Если, конечно, живые мертвецы решат, что не против своей вечностью поделиться.

С каждым шагом один из них всё ближе и ближе. С каждым шагом, наверное, ближе и ближе и все остальные – зомби реагируют на шум, зомби не могут не слышать, как он рычит и подвывает от предвкушения плоти.

Хотя кто знает, вдруг это просто скулёж от тоски, плач одиночества.

Эмбер только сейчас замечает: её пальцы стиснули руль так, что рискуют сломаться.

– Хочешь со мной? – спрашивает Калани. Несколько секунд он смотрит туда, куда уехали Лисса и Вик – двое на сверкающих мотоциклах, а потом оборачивается к ней.

Его тёмные глаза кажутся бесконечно добрыми и бесконечно беспечными, и Эмбер пожимает плечами.

– У нас немного разная скорость.

Она знает, что сейчас произойдёт, и потому чувствует злость. На четверть это – злость на Калани, который вот-вот застегнёт шлем и уедет, оставив её посреди площади, рядом с остолбеневшим Максом и утробно воющим мертвецом, и на три четверти – злость на саму себя, которая должна была это предвидеть. Они на гонках, это спорт, соревнование, состязание, игра, что угодно, и победитель здесь будет только один.

Нельзя просто так взяться за руки и поехать на финиш толпой. Даже вдвоём, по сути, поехать нельзя – рано или поздно придётся разжать пальцы и каким-то неведомым образом решить, кому же достанется право быть первым.

Улыбка Калани напоминает Эмбер, что выигрывать она изначально не собиралась.

– Давай, – говорит он, протягивая ей руку, и Эмбер решается.

Спрыгнув с самоката, она отработанным движением складывает его пополам и немного неловко забирается на кожаное сидение позади Калани. Его рюкзак она пристраивает на сетку над задним колесом, а самокат укладывает перед собой, на колени, и он немного торчит в разные стороны, так что остаётся только надеяться, что гонки по узким пространствам им в ближайшее время не светят.